Шрифт:
– Дядя Сережа, погодите, - Кит выскочил из подъезда во двор вслед за Овечкиным.
– Вы... пожалуйста, не говорите родителям...ну, про это, - он кивком указал на букет.
– Понял, - согласился Овечкин.
– Мудро! Что ж, удачи тебе.
И он растворился в поднимавшейся мглистой метели. А Никита с замиранием сердца стал подниматься на лифте. Удивительно, но страха в нем не было. Он только волновался, что не застанет Женю... или Еву? И как все-таки её называть?
Пряча букет за спиной, он позвонил. Дверь открыл невысокий щупленький мужичонка с трехдневной щетиной на впалых щеках. От него несло перегаром. За спиной у него слышался грубый смех, женские взвизги и развязные пьяные голоса - как видно, здесь гуляли вовсю, загодя начав отмечать Новый год.
– О!
– покачнувшись, произнес Мужичок.
– Т-тебе кого?
– Мне?
– переспросил Кит, отшатываясь.
– Мне Евгению. Она дома?
– Он-на? Дом-ма, - старательно выговорил небритый и, обернувшись, крикнул.
– Же-е-ень! Же-е-е-ня-а-а-а...
Но из-под его руки, опередив зычный зов, вынырнула Женя и, схватив мальчика за руку, втащила в квартиру. Ни слова не говоря и не давая ему опомниться, она потянула его за собой по коридору и втащила в одну из дверей. Это была небольшая уютная комнатка со множеством черно-белых и цветных фотографий, развешанных по стенам.
Ева глядела на него, на букет, широко раскрыв глаза. Наконец Никита справился с волнением и протянул ей цветы.
– Ой! Это мне?
– она вспыхнула, взяла цветы, зарылась лицом в эти живые пахучие звездочки и отвернулась. Это было так хорошо, так неожиданно - она не находила слов.
Никита заметил слезы у неё на глазах. И понял, что и для Евы это первый в жизни букет.
– С Новым годом!
– только и смог он произнести севшим голосом, - то есть... с наступающим...
– и протянул ей коробочку, едва вытянув её из кармана онемевшими пальцами.
– Спасибо, - шепнула она, просияв. И... неловко чмокнула его куда-то в шею, приподнявшись на цыпочки.
Пауза хрусталем зазвенела в ушах. Никита задохнулся и поймал её маленькие холодные ладони в свои. Так стояли они долго, глядя в глаза друг другу, и оказалось, что слова больше им не нужны.
Потом Женя осторожно высвободила свои руки. Вздохнула.
– А мне... мне тебя даже угостить нечем.
– Это ничего, я совсем не голодный, - поспешил успокоить её Никита. А это... это чья комната?
– Соседки. Она сейчас придет. Тут я у неё ночую. Иногда...
– А-а-а...
– выдохнул Никита.
– А может... поднимемся ко мне? Поглядим как там ремонт?
– Ну, не знаю, - замялась она.
– А где ты был? Тебя долго не было...
– Я... уезжал, - отчего-то соврал он и сглотнул. Во рту пересохло. Слушай, как же все-таки тебя зовут? Женя или... Ева?
– А как тебе больше нравится?
– застенчиво улыбнулась она, потупившись.
– Наверное Ева. Не знаю - и так и так хорошо!
– Ну тогда и зови меня Евой. Хотя... мама звала меня Евгешей - это было её любимое имя.
– А где твоя мама?
– спросил он и тут же пожалел об этом.
– Она умерла, - просто сказала девочка.
– Ну что? Пойдем к тебе?
– А тебя отпустят?
– А я никогда и не спрашиваю - просто делаю, что хочу. И потом там не до меня...
И они выскользнули из квартиры, которая напоминала утлую лодочку в девяти балльный шторм - грохот, пьяные выкрики, звон разбитой посуды, магнитофон, орущий на полную мощь...
"Боже, как она живет в этом аду? Да ещё с маленьким братиком..." подумал Никита и решил, что он должен спасти её, забрать отсюда. Правда, как это сделать, пока не знал.
– А как поживает Сомик?
– спросил он Еву, поднимаясь по лестнице.
– Нормально. Рука совсем зажила - даже следов не осталось. Эта тетушкина мазь просто диво-дивное, - весело ответила та, шагая вслед за ним через ступеньку.
Он открыл дверь своим ключом и ахнул. Овечкин поистине творил чудеса! Квартира сияла как новая - рабочие доклеивали последние рулоны шелковистых обоев, в ванной сверкал темный кафель и белоснежная новенькая сантехника, а свет розоватых светильников в форме раковин отражался в матовых дверных стеклах... Дворец, да и только!
Ева при виде всего этого великолепия сразу потупилась и как-то вся сжалась. Никита провел её в комнату вслед за собой. На свеженастеленном паркете отпечатались влажные следы снега с его сапог. Ева на цыпочках прошла за ним, как будто боялась ступать по этому новенькому паркету, и огляделась.
– Это, что, твоя комната?
– спросила она, нахмурясь.
– Нет, тут будет спальня родителей.
Он обернулся к ней и вздрогнул - теперь перед ним стояла вовсе не та девочка, которая буквально минуту назад с веселым любопытством шагала за ним через ступеньку. Холодный угрюмый взгляд исподлобья пронзил его точно копьем! Она тут же отвела взгляд и уставилась на свой перстень, как будто он был единственным предметом на свете, который её интересовал. Все движения тотчас стали какими-то вялыми и даже голос переменился глуховатый стал и какой-то пустой. Точно душу из него вынули - если только в голосе хоть сколько-то пребывает душа...