Проша говорил, - сбивчиво, запинаясь, волнуясь, - что коротенькая жизнь здесь, на земле - только подготовка. К тому, что будет потом, после второго рождения. Люди его называют смертью. А вот что там будет - зависит от того, как тут жил... Как к будущей жизни готовился. Прошины домашние не боялись смерти. Они знали, что она - только начало. Рождение заново. Освобождение души из земного плена. Чтобы, легкая, устремилась она к Небесам!

– Да, - уверял он, - чистый не знает страха! Страх живет в той душе, в которой грязи и сора много. А мои-то ничего не боялись... И почти все погибли. Теперь они, милые, глядят на нас. И помогают, да, помогают!
– он всхлипнул и утер слезинку кисточкой указательного пальца.

– Прошенька, а чем... помогают?
– не утерпела Сеня, до сих пор слушавшая его рассказ, затаив дыхание.

– Они силы дают своим. Тем, которые с ними связаны. Которые принадлежат к их роду...

– А если прожил... как это сказать? Плохо? Если тут ничего хорошего не успел?

– Такие потомкам своим - как кость в горле. Вся их мерзость потомкам передается и мертвым грузом на них повисает. Жить с чистой душой мешает. Вот так!

– А те, которые уцелели? Ведь не все же погибли?
– разволновалась Сеня.

– Вот тут-то и собака зарыта! Моя вина. Не доглядел я...
– и Проша отвернулся, чтоб Сеня не видела как сморщилось от горя его лицо.

– Ты не хочешь рассказывать?

– Тяжело это - больно мне. Ведь вина-то моя! И не знаю теперь, удастся ли искупить...

– И все-таки расскажи. Сам ведь говорил, что я все про тебя должна знать.

– Да знаю, не учи ученого!

И Проша рассказал Сене, что осталось в его семействе две незамужних сестры. Старшую звали Варенька. После несчастья с родителями она постриглась в монахини и всю свою жизнь провела в Рождественском монастыре. Она была казначейшей - хранительницей монастырских сокровищ. Бесценные богатства вверены были ей: драгоценная утварь, иконы в золотых ризах, украшенных самоцветами, книги старинные редкие... всего и не перечислишь. А когда в советское время монастырь закрыли, то кельи монахинь отдали под жилье, а её, Варварушку, не погнали, на прежнем месте доживать век оставили.. Только теперь Варвара жила, хоть и на старом месте, да только в миру - среди людей. Было тогда ей немало лет - уж за восьмой десяток годочков перевалило. И как встарь хранила она в своей крохотной келейке бесценные сокровища. Но про это никто не знал...

А вторая сестра - Прасковья, Пашенька вышла замуж. За человека, который жил в деревне в здешних подмосковных краях.. И перебралась сюда. И родилась у неё дочка Людмила - Милочка.

– Так, что ж тут плохого? Все хорошо!

– Нет, с тобой невозможно... Не буду рассказывать! Ты научишься слушать когда-нибудь или нет?!

– Ой, Проша, прости пожалуйста. Я больше не буду перебивать, честное слово!

– Ладно, поглядим чего стоит твое честное слово. Так вот. Тут в деревне колдунья жила. Ведьма сущая. И был у неё сын - Семен. Так себе, человечишко, ни рыба ни мясо... Одно слово - пустое место. И задумала ведьма сына своего на Миле женить. Потому как была она красавица писаная. А Мила - та на Сеньку и внимания не обращала. И тогда околдовала ведьма Милушку. И стала та за Сенькой как приклеенная ходить.

– И что было?
– Сеня глядела на Прошу во все глаза. История эта так её взволновала, как будто речь шла о самых ей близких людях.

– Ну, а мать Милы Пашенька - та дочери запретила даже думать о Сеньке беспутном. А тогда не то, что теперь, родительского слова боялись ослушаться. И велела Паша дочери на иконе поклясться. На чудотворной иконе Божьей матери, что хранилась в сестриной келейке Рождественского монастыря. Для того они с Милой специально в Москву ездили. И та поклялась, на коленях икону перед матерью целовала... что никогда о Сеньке и думать не станет.

– А Варвара? Что она им сказала?

– Варварушка против клятвы была. Говорила сестре, что не нужно дочь принуждать. Что молиться за неё надо - тогда Господь всякую думу темную отведет и все по воле его устроится. Но Прасковья уж очень за дочь боялась. Так боялась, что и не сказать! Она толком и сама не знала, чего боится, только страх всеми думами её завладел. А раз в сердце матери страх, значит плохой она дочке помощник. Сила вся в ней этим страхом развеяна. И любовь её от страха во зло обернулась. Стала она сущим деспотом. День и ночь за Милой доглядывала, ни в чем ей не верила, на хорошее не надеялась. А только ждала плохого...

– И что было?

– Сама понимаешь! Я ж говорил, что бывает, если страх в семье поселяется. Мысль её воплотилась - и беда не замедлила. Ведьма Милушку опоила - злые чары навела. И та клятвы своей не сдержала - сбежала с Сенькой! А Прасковья слегла от горя и перед смертью дочь свою прокляла.

– Ой, какой ужас!

– Вот именно, ужас. Страшный грех дочь совершила. Но и мать её в том виновата тем, что мало на Бога надеялась и страхом своим темным силам дверь отворила. И уж последнее дело кого-либо проклинать. А уж тем более дочь родную!

– Но ведь Мила не виновата! Ее же околдовали!

– Э-э-э, никакие чары сердце чистое не проймут!!

– Проша, а в чем твоя-то вина?

– Я ведь их упустил, а должен был беде воспрепятствовать. Я тоже тогда в расслаблении был. Очень уж недруг мой Сам тогда в силу вошел и в разгар всех событий сманил меня из дому. Известие я получил, что меня срочно на тайный сход требуют.

– Что за сход?

– Ну, вроде собрания духов. Когда самые важные дела решаются. Такой сход у всяких духов есть - есть и у домовых. Ну вот, я туда - а схода никакого и нету! Обманул меня Сам - туману напустил. Он и ведьму подбил моих извести, через неё действовал. И пока меня не было, Прасковью на проклятье навел. А нет ничего страшнее, чем материно проклятье! Через него не одна судьба рушится - и потомки страдают. Все в их жизни идет наперекосяк. Пока не изжит будет грех того, через кого проклятье весь род заклеймило...