И тогда я поднял копье. Но я перехватил занесенную для удара руку.

– Зачем?
– спросил я.
– Он и так себя наколол. Это не та Вероника, которая ему нужна.

Рука с копьем опустилась, я повернулся и побежал прочь, а я остался и смотрел в спину уходящим. Они пересекли скверик около Дома Ученых и вышли к Морскому проспекту напротив кафе "Улыбка". Светофор при их приближении поспешно зажег зеленый, а пустое такси с визгом затормозило перед властно поднятой рукой.

Ах, как тепло и покойно становится на душе, когда возвращаешься туда, где тебя ждут!

Толкнуть дверь, грузно протопать, бросить на пол тяжелый рюкзак, прислонить в угол ружье, опуститься с протяжным "у-у-ф-ф" на табуретку, стащить болотные сапоги, упираясь носком одного в пятку другого. А потом замереть на несколько минут, и голова будет откинута к стене, натруженные руки будут лежать на коленях, густой усталью будут гудеть ноги.

А на заботливое "намаялся?" ответить медленно, прикуривая и щурясь:

– Нет... ничего... нормально. Там... в рюкзаке возьми.

И какая разница, что в рюкзаке - подстреленная на болотах дичь или мытая картошка из овощного, и нет ружья в углу, а есть несколько газет на журнальном столике, и болотные сапоги - не сапоги вовсе, а чистые, без пылинки, югославские башмаки.

Не в этом дело.

Анюта была деловой женщиной, умела жить и любила жемчуг. Ее отдельное, с удобствами, балконом и лоджией, трехкомнатное кооперативное подводное царство располагалось на восьмом этаже типовой коробки цвета чешуи тухлого леща.

Анюта была громкой женщиной, но любила тишину и в соседи организовала себе кандидата по мертвым языкам, отставного майора из тишайшей конторы и чету ответработников времен культа. Мне она выдала персональные ласты "Нерпа". Они немного жали с непривычки, но скоро я освоился, медленно плавал по комнатам и читал корешки книг, упакованных против размокания в полиэтиленовые пакеты.

– Мужики - кретины, - говорила Анюта.
– Не хлюпай так, не хлюпай, ногами работай без суеты, от бедра. Умница. Мужики - кретины. Дегенераты, идиоты, олигофрены и имбецилы. Все бы им пыжиться и чего-то из себя изображать. Любой с готовностью согласится, что он не красавец, но ни один, даже самый никчемушный, не признает у себя отсутствия недюжинных деловых способностей. Они живут иллюзиями, а нужно просто жить. А кто знает, как нужно жить, если не дарующая жизнь? Мужика мужиком делает женщина, если только он ей не мешает. Вспомни Лауру и Петрарку, Джульетту и Ромео, Лейлу и Меджнуна, Гиневру и Ланселота, Ариадну и этого, который у нее на веревочке ходил... Мужики годны лишь для одного дела, но для этого их нужно кормить морепродуктами.

Не переставая говорить, она ласково сновала от плиты к столу, за ней вились шустрые бурунчики и водоворотики.

Крабы, вареные в морской воде, скоблянка из трепанга, чешское пиво "Окосим", гребешок тихоокеанский в горчичном соусе, морская капуста, обжаренные на сливочном масле, нарезанные кружочками щупальца осьминога, суп черепаховый и суп из акульих плавников, икра на прозрачной льдине - все это выстроилось передо мной, как на витрине столичного магазина "Океан" перед правительственной комиссией.

– А теперь питайся, жемчужинка моя, - приказала Анюта.
– Одно умное дело ты за свою жизнь сделал - пришел ко мне. Остальное - моя забота. Ешь-ешь, ты мне нужен сытый и здоровый.

Я благодарно пробулькал и принялся за трапезу. Было уютно и неспешно, вода вокруг была теплой, а еда вкусной. Анюта предугадывала любое мое желание раньше, чем я успевал его осознать. Я чувствовал, как слой за слоем покрываюсь перламутром, но это было даже приятно.

– А теперь кальмарчиков, кальмарчиков. Очень способствуют. И капустки. Вот так. Проголодался, бедненький, набегался. Чего бегать, спрашивается? Ведьму ему захотелось. А того, глупенький ты мой, не понимаешь, что все мы - ведьмы. Как одна. И у каждой в роду есть и наяды, и дриады, и вещие женки, и валькирии, и ореады, шсеры, и парки, и харйты, и медузы, и...

Я хотел возразить, но не смог. С полным ртом это было бы неубедительно. А йотом мог, но уже не хотел. Я покрылся довольно толстым слоем перламутра и хотел спать.

– А вот нет, миленький. Спать я тебе не дам. Жемчуг только тогда хорош, когда в руках хороших.

Она вытерла меня бархоткой и нанизала на ниточку, где уже было с дюжину отборных жемчужин. Она примерила меня перед зеркалом и увидела, что это хорошо. Она скинула джинсовый халатик, надела что-то длинное, бархатное, вечернее, примерила меня, и это тоже было хорошо. Она примерила меня вовсе без платья, и это было еще лучше. Она хотела примерить меня еще с чем-то, но зазвонил телефон, и она приказала снять трубку.

Я снял.

– Я жду, - раздался тихий монохроматичний голос.
– Ты знаешь, она почти разделилась. Ты скоро придешь. Я жду...

– Кто звонил?

– Ошиблись номером, - сказал я и выплыл на балкон.

В мире прошел дождь. Пахло мокрой пылью и грибами. Улица была полита расплавленным стеклом. По стеклу осторожно скользили расплющенные игрушечные машины, они осторожно ощупывали деревья и стены домов дрожащими пальцами света. Около игрушечного кафе толпились игрушечные люди, оттуда доносилась развеселая музыка, и в такт ей мигал игрушечный фонарь на углу, не зная, на что решиться, вспыхнуть или погаснуть окончательно.