Значение концептуальных построений Тойнби, весьма созвуч ных размышлениям Шпенглера или Сорокина, конечно же, состоит не в их конкретно-историческом содержании, которое оказывается весьма условным и схематизированным. Сравнительный метод,при котором Спарта сопоставляется с Германией 30-х гг. ХХ века, а Ашурбанипал с Людовиком Святым, может вызвать вполне резонные возражения у профессионального историка. Но никто до Тойнби, пожалуй, не придал такого значения категории "цивилизация", категории, которая в последние годы приобретает все большее гносеологическое значение и уверенно включается не только в исследовательский инструментарий философов, социологов и историков, но и в духовный арсенал человечества.

Сегодня стало совершенно очевидным, что философия Тойнби не является ни пророческой, ни безупречной, но без нее невозможно представить ментальность ХХ века. Современник Тойнби немецкий философ Ясперс утверждал: "История имеет глубокий смысл, но он недоступен человеческому познанию". Тойнби постарался показать доступными ему средствами, что история открыта для постижения и что человечество способно дать достойный Ответ на вселенский Вызов.

В.И. Уколова

В В Е Д Е Н И Е

ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ-ИСТОРИЧЕСКОГ0 МЫШЛЕНИЯ

В каждую эпоху и в любом обществе изучение и познание истории, как и всякая иная социальная деятельность, подчиняются господствующим тенденциям данного времени и места. В настоящий момент жизнь западного мира определяют два института: индустриальная система экономики и столь же сложная и запутанная политическая система, которую мы называем "демократией", имея в виду ответственное парламентарное представительное правительство суверенного национального государства. Эти два института - экономический и политический - стали господствующими в западном мире на закате прошлого века и дали пусть временное, но все же решение главных проблем того периода. Прошлый век искал и нашел спасение, завещая свои находки нам. И то, что выработанные в прошлом веке институты сохраняются по сей день, говорит прежде всего о творческой силе наших предшественников. Мы живем и воспроизводим свое бытие в индустриальной системе и парламентарном национальном государстве, и вполне естественно, что эти два института имеют существенную власть над нашим воображением и реальными плодами его.

Гуманитарный аспект промышленной системы связан непосредственно с человеком, разделением труда; другой ее аспект обращен к физической среде обитания человека. Задача индустриальной системы заключается в том, чтобы максимально увеличивать свою производительную способность, перерабатывая рукотворными средствами сырье в определенные продукты и вовлекая в этот механически организованный труд большое количество людей. Эта особенность индустриальной системы была осознана западной мыслью еще в первой половине прошлого столетия. Поскольку развитие индустриальной системы опирается на успехи физических наук, вполне естественно предположить, что между индустрией и наукой была некая "предустановленная гармония" (1). Если же это так, то не следует удивляться, что научное мышление стало организовываться индустриальным образом. В любом случае это вполне правомерно для науки на ее ранних ступенях -а современная наука весьма молода даже по сравнению с западным обществом,- поскольку для дискурсивного мышления необходимо вначале накопить достаточно эмпирических

14 данных. Однако тот же самый метод в последнее время нашел распространение во многих областях знания и вне сугубо научной среды -в мышлении, которое обращено к Жизни, а не к неодушевленной природе, и, более того, даже в мышлении, которое изучает различные формы человеческой деятельности. Историческое мышление также оказалось захваченным чуждой ему индустриальной системой, а именно в этой сфере, где исследуются отношения между людьми, современная западная промышленная система демонстрирует, что она вряд ли является тем режимом, при котором хотелось бы жить и работать.

Показателен здесь пример жизни и творчества Теодора Моммзена. Молодой Моммзен создал объемный труд, который, конечно, навсегда останется шедевром западной исторической литературы. Его "История Римской республики" была опубликована в 1854-1856 гг. Но едва книга увидела свет, как автор начал стыдиться своего труда и постарался направить свою энергию в совершенно другое русло. Моммзен потратил всю оставшуюся жизнь на составление полного собрания латинских надписей и издание энциклопедического собрания римского конституционного права. В этом Моммзен проявил себя типичным западным историком своего поколения,-поколения, которое ради престижа индустриальной системы готово было превратить себя в "интеллектуальных рабочих". Со времен Моммзена и Ранке историки стали тратить большую часть своих усилий на сбор сырого материала-надписей,документов и т.п.
– и публикацию их в виде антологий или частных заметок для периодических изданий. При обработке собранных материалов ученые нередко прибегали к разделению труда. В результате появлялись обширные исследования, которые выходили сериями томов, что и ныне практикуется Кембриджским университетом. Такие серии-памятники человеческому трудолюбию, "фактографичности" и организационной мощи нашего общества. Они займут свое место наряду с изумительными туннелями, мостами и плотинами, лайнерами, крейсерами и небоскребами, а их создателей будут вспоминать в ряду известных инженеров Запада. Завоевывая царство исторической мысли, индустриальная система породила выдающихся стратегов и, победив, добыла немалые трофеи. Однако вдумчивый наблюдатель вправе усомниться в масштабах достигнутого, а сама победа может показаться заблуждением, родившимся из ложной аналогии.

В наше время нередко встречаются учителя истории, которые определяют свои семинары как клаборатории" и, возможно не сознавая этого, решительно ограничивают понятие "оригинальное исследование" открытием или верификацией каких-либо фактов, прежде не установленных. Более того, это понятие стало распространяться и на обзоры исторических статей, помещенных в периодических изданиях и сборниках. Налицо явная тенденция недооценивать исторические работы, написанные одним человеком,

15 и эта недооценка особенно заметна, когда речь идет о трудах, касающихся всеобщей истории. Например, "Очерк истории" Герберта Уэллса был принят с нескрываемой враждебностью целым рядом специалистов. Они беспощадно критиковали все неточности,допущенные автором,его сознательный уход от фактологии. Вряд ли они были способны понять, что, воссоздавая в своем воображении историю человечества, Г. Уэллс достиг чего-то недоступного им самим, о чем они и помыслить не смели. Фактически значимость книги Г. Уэллса в более или менее полной мере была оценена широкой читающей публикой, но не узкой группой специалистов того времени.