– Чего им от нас надо? – зевая, спросила я.

– Делать им нечего. – буркнул папа, нажимая на газ. – Шпана. Ну вот, прокатились с почетным эскортом. В каждой деревне одно и то же.

За окном промелькнули какие-то серые крыши, и снова начался лес. А дорога становилась все хуже и хуже. Меня мутило и укачивало, но я не просила остановиться – хотелось скорее отмучиться.

Пока мы ехали по шоссе, я сидела на переднем сиденье, изучая карту; позднее, когда машина свернула на проселок и углубилась в поля, я перебралась назад, где то дремала, то смотрела в окно, то страдала от тряски.

До Утишья мы добрались уже на закате. Машину последний раз тряхнуло на ухабе, и я окончательно проснулась.

– Наконец-то. – вытирая лоб, сказала мама. – Боже мой, какая тяжелая дорога!

Еще не отойдя от дремы, я выбралась наружу и передо мной распростерся сельский пейзаж – пыльная грунтовка в огромных колдобинах у обочин, пижма и лебеда в половину человеческого роста, повсюду бесконечные огороды с сочной изумрудной капустой и цветущей картофельной ботвой, среди них – большие серые избы, окруженные лабиринтами всяких пристроек и сараев, за огородами – поля, и со всех сторон черной бахромой вдоль горизонта – лес.

Папа вылез из-за руля и принялся разминать спину. Мама глубоко вздохнула;

– А воздух-то какой чистый!

– А по-моему, тут чем-то пованивает. – пробормотала я.

– Где же наши родственнички? – поинтересовался папа, заглядывая через дощатый забор в ближайший двор. – Почему не встречают?

– Нина! Тетя Маша! – закричала мама, приоткрыв калитку. – Свои приехали!

Не прошло и полминуты, как во дворе раздались приветственные возгласы, и мы оказались в объятиях родственниц. С тетей Ниной я была знакома и раньше, с тех пор, когда она приезжала в Питер от чего-то лечиться и жила у нас, а с двоюродной бабкой познакомилась впервые – бабка, тоже Маша, оказалась мелкой, жилистой, с цепким взглядом, в белой косынке, повязанной на манер первых комсомолок. Выразив ритуальный восторг от встречи с мамой и папой, родственницы принялись вертеть во все стороны меня, критически высказываясь насчет моего чахоточного внешнего вида и обещая превратить за ближайший месяц в жирного, пышущего здоровьем розового поросенка.

– А где ваша Машенька? – спросила мама.

– Да носится где-то с утра, шалава. – едко сказала бабка. – Ничего, небось скоро явится. Как узнает, что городские приехали, так и прискачет поглядеть.

Улучив момент, я отошла от женщин и уселась на травке у обочины. Меня еще слегка мутило после дороги, а земля казалась такой приятно твердой и устойчивой. У машины открыли багажник, и папа с каким-то потрепанным мужичком, которого мне не представили, начал таскать в избу вещи. Я перевела взгляд на панораму улицы и увидела вдалеке тучу пыли. Туча с ревом приближалась. Вскоре уже можно было разглядеть внутри нее мотоцикл.

– А вот и Машка, легка на помине. – услышала я голос тети Нины и вскочила на ноги.

К крыльцу, взревывая, подкатил здоровенный, облепленный грязью «Урал». За рулем Урала сидела девчонка примерно моего возраста. На глазах у нее были темные очки, на которые свешивалась белобрысая челка. Русая коса присутствовала, но была она не до пояса, как я ожидала, а маленькая, кривенькая, загнутая к верху в виде скорпионьего жала. На девчонке были тренировочные штаны цвета хаки, черный топик в обтяжку с выложенной крупными стразами надписью «Шанель» и заношенные кроссовки на босу ногу. Накачанный бицепс левой руки украшала черная татуировка «кельтский хвост».

– Добрый день. – глухим голосом сказала я стараясь придать себе самоуверенный вид.

– Здорово. – мрачно ответила девчонка. Несколько секунд мы глядели друг на друга. Потом она неторопливо сняла темные очки. Я увидела ее глаза – один синий, другой зеленый – в обрамлении густых ресниц. Синий смотрел сквозь меня с надменным равнодушием античной статуи. А зеленый – робко и подозрительно. Я бы даже сказала, испуганно.

Я вгляделась в зеленый глаз, как более дружелюбный, и вдруг меня осенило: «Да она меня боится еще больше, чем я ее!» Мне сразу значительно полегчало.

– Привет, я Геля. – весело сказала я. – Ты, наверно, Маша?

Девчонка кивнула, исподлобья меня рассматривая.

– Как это «Геля»? Галина, что ли? – спросила она низким грудным голосом.

– Геля – это Ангелина.

– Ни фига себе имя. А у нас в Краснозаводском Евфимия есть.

– «Ангелина» означает– «ангельская». Мне нравится. Почти Анжелика.

Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. У ворот родители и прочие родичи болтали, перетаскивали из машины вещи в избу.

– А почему у тебя глаза разные? – спросила я. Маша замялась.

– Я левым не вижу. – сказала она. – Он слепой. С позапрошлого года. Подралась с одним... – последовал забористый эпитет. – Ну, он тоже свое получил.

Я ужасно смутилась. Тоже мне, нашла о чем спросить для поддержания светской беседы!

– Извини... Синий глаз у тебя очень красивый. – пробормотала я, чтобы спасти положение. – Ой, прости. Зеленый тоже ничего.

Я понимала, что плету дикую чушь, а Маша внимательно слушала и молчала. Сейчас она выбьет глаз мне, подумала я, глядя на татуировку, и будет совершенно права. Но она вдруг простодушно расхохоталась. И я сразу почему-то перестала ее бояться.