Но мам? не слушала, она так разошлась, что еще немножко - и она ударила бы меня. В этот момент вошла гостившая у нас тетенька Татьяна Андреевна Кузминская.

– Что это ты кричишь, Соня?
– спросила она.

И, узнав, в чем дело, сказала:

– Надо же разобраться, спросить Сашу, может быть, это все еще неправда. Идем ко мне, - сказала она тоном, не допускающим возражения.

Я с радостью пошла за ней.

– Ну садись, рассказывай всю правду, слышишь, только не ври, все равно узнаю, по глазам узнаю, если вздумаешь скрывать!

Я рассказала тетеньке про свой роман. Гимназист за мной ухаживал, и мне казалось, что это очень весело, как один раз мы очутились вдвоем и он стал перебирать бусы у меня на шее. Я отстранилась от него, а он спросил: "Можно тебя поцеловать?" - и как мне стало страшно, и я сказала "нет" и убежала от него.

– И все?
– спросила тетенька.

– Все.

– Постой, а что же ты наговорила мадемуазель?

– Тетенька, я рассказала ей меньше, чем тебе. Она отвратительная, мерзкая, старая лгунья!
– с жаром воскликнула я.
– Она же первая мне рассказывала про какого-то швейцарца, за которого она собирается замуж.

– Не врешь?
– спросила тетенька.

Но это она спросила уже для очистки совести, своим чутким, добрым сердцем она прекрасно понимала, что я говорю правду. Легкой, чуть подпрыгивающей походкой она побежала наверх к мам?.

Котинг уехала. Тетенька настояла на этом.

– Дрянь такая, - говорила она, - сама Саше про свои романы рассказывала, а потом на нее же бог знает что наплела.

У меня остался горький осадок от этой истории, мне казалось, что мам? так и не поверила мне.

А потом приехала милая мисс Вельш.

Светлым, ярким лучом прошла тетенька через всю мою жизнь - с раннего детства и до последних тяжелых революционных лет, когда она была для меня единственным близким человеком в Ясной Поляне!

В моем раннем детстве Кузминские каждое лето приезжали в Ясную Поляну. Бывало шумно, весело, у них была почти такая же большая семья, как наша. Тетенька - первая затейщица: то за грибами, то купаться, то пикники, то друг к другу обедать.

Высокого, красивого, важного крестного моего Александра Михайловича Кузминского мы боялись, тетеньку - обожали. "Тетя Соня", "тетя Таня" слышалось постоянно. Иногда мы путали и тетю Таню называли мам?, а мам? тетей Соней.

Тетенька любила радость и веселье. Все, что было нерадостно, она с негодованием откидывала. Она терпеть не могла ссор, неприятностей, злобы - они нарушали радость - и старалась скорее все уладить. Как только ссорящиеся с ней сталкивались, она мирила их и вкладывала в это столько жара, что всегда достигала цели. С детьми она вовсе не церемонилась, если кто-нибудь поссорится или подерется, она сейчас же схватит их за шиворот и стукает головами друг о друга, сердито приговаривая: "Ну целуйтесь же, дряни вы этакие, целуйтесь, говорят вам!" А если это не действовало, она и подзатыльник даст, чтобы поскорее помирились, и тогда делалось так смешно, что пропадала злость.

Как-то младший сын тетеньки, любимец ее Митечка, захворал желудком, и надо было ему дать касторового масла.

– Митечка, - говорила ему тетенька, ласково-просительно подавая ему касторку в рюмке, края которой были обмазаны лимонным соком, - Митечка, милый мальчик, выпей касторку.

– Нет, нет, нет, - с какой-то недетской уверенностью тянул Митечка, в такт каждому "нет" отрицательно помахивая рукой.

– Митечка, - уже несколько строже говорила тетенька, - выпей касторку!

– Нет, нет, нет, - с еще большей настойчивостью тянул Митечка.

– Митечка, - грозно воскликнула тетенька, - выпей касторку!

– Нет, нет, нет!
– В голосе Митечки слышались уже капризные нотки.

– Да, да, да!
– вскрикивала тетенька, давая Митечке три подзатыльника и опрокидывая рюмку с касторкой опешившему мальчику в горло. Он глотал, морщась, захлебываясь, а тетенька запихивала ему в рот ложку малинового варенья на закуску.

Бывало, придут к тетеньке гости, а она их угощает:

– Кушайте, пожалуйста, кушайте, все равно собакам бросится.

И никто не обижался, все смеялись.

Я, к сожалению, не помню ее молодой, но помню, что она пела так, как никто на свете. Я спала в детской за две комнаты от залы. Прогонят спать, а я знаю, что тетенька будет петь, и жду. И вот слышу, первые аккорды на фортепиано берет пап? или брат Сережа. Сердце стучит. В ночной рубашке я крадусь в гостиную.

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты...

Я знаю каждую ноту, дыханье захватывает, мне кажется, что я сама, все вокруг приобретает новое, особенное значение, внутри делается что-то странное, я чувствую в себе новые возможности, силу, которая растет, распухает, томит...