Я тоже расхохоталась и рассказала отцу, как один раз кучер Иван вез Ольгу, а она спросила его, что делается в Ясной. Он ответил, что плохо, а потом обернулся к ней и сказал:

– А что, ваше сиятельство, извините, если я вам скажу. У нас по-деревенски, если баба задурит, муж ее вожжами! Шелковая сделается!

Отец стал еще больше смеяться.

– Да, да, вот поди ж ты, какие бывают...

– Да, по-моему, это не противоречия, - перебила я его, только у них вожжи веревочные, а у нас должны быть нравственные.

– Да, да, я, должно быть, все-таки уеду, - еще раз повторил отец.

Двадцать четвертого отец написал письмо Михаилу Петровичу:

"Михаил Петрович, в связи с тем, что я говорил вам перед вашим уходом, обращаюсь к вам еще со следующей просьбой: если бы действительно случилось то, чтобы я приехал к вам, то не могли бы вы найти мне у вас в деревне хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату, так что вас с семьей я стеснял бы самое короткое время. Еще сообщаю вам то, что если бы мне пришлось телеграфировать вам, то я телеграфировал бы вам не от своего имени, а от Т.Николаева*.

Буду ждать вашего ответа, дружески жму руку. Лев Толстой.

Имейте в виду, что все это должно быть известно только вам одним".

25 октября, когда я вошла к отцу, он сидел в кресле, ничего не делая. Странно было видеть его без пера и бумаги, без книги, и даже без пасьянса.

– Я сижу и мечтаю, - сказал он мне, - мечтаю о том, как я уйду. Ты ведь непременно захочешь идти со мной?

– Да. Но я не хотела бы тебя стеснять. Может быть, первое время, чтобы не стеснять тебя, мне не надо уезжать с тобой, но вообще жить врозь от тебя...

– Да, да, но я все думаю, что ты для этого недостаточно здорова, кашель, насморки начнутся...

– Нет, нет, это ничего, - с живостью воскликнула я, - мне будет гораздо лучше в простой обстановке.

Мне было так странно, что он говорил обо мне.

– Если так, мне самое приятное, самое естественное иметь тебя около себя, как помощницу. Я думаю сделать так. Взять билет до Москвы. Кого-нибудь послать с вещами в Лаптево** и самому там слезть. А если там найдут, еще куда-нибудь поеду. Ну да это наверное все мечты! Я буду мучиться, если брошу ее, меня будет мучить ее состояние. А с другой стороны, так делается тяжела эта обстановка, с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Я признаюсь тебе, жду только какого-нибудь повода, чтобы уйти.

26-го приехал Сережа. Отец был так рад его приезду, а Сережа, точно чувствуя всю глубину страданий отца, был с ним особенно нежен и ласков.

В этот же день получили телеграмму о приезде Андрея.

– Помоги, Господи, помоги, Господи!
– шептал отец.

Я тоже, после последнего посещения Андрея, боялась его.

Но Андрей встретил меня словами:

– Ну, как примет меня моя сестра?

– Сестра всегда одинаково принимает своих братьев, - ответила я.
– Все зависит от самих братьев.

Я обрадовалась его словам. Какой он ни есть, а все-таки почувствовал, как безобразно было его поведение в последний приезд, и хотел загладить.

Андрей был действительно в прекрасном настроении и даже уговаривал мою мать помириться с Чертковым.

Когда отец проснулся после обеда, я поспешила ему сказать, что Андрей, по-видимому, раскаивается в своем поведении и что он в хорошем, миролюбивом настроении.

– Слава Богу, слава Богу, - прошептал отец.

А за обедом он расспрашивал Андрея про его службу в Крестьянском банке, и говорили они спокойно, без раздражения, как это редко бывало между отцом и сыновьями.

28 октября, когда я вошла к отцу за работой он дал мне письмо.

– Вот возьми, - сказал он, - прочти и, пожалуй, перепиши, если разберешь. Это письмо мам?, которое я оставлю ей, если уйду. А я все больше и больше думаю об этом. Уж очень тяжело. Вчера ночью пришла, спрашивает меня, что пишет Чертков. Я ответил, что письмо деловое, что секретов в нем нет, но что я принципиально не хочу ей давать читать. Пошли упреки. Тяжела эта постоянная подозрительность, заглядывание из дверей, перерывание бумаг, подслушивание, тяжело. А тут уходят послед-ние дни, часы жизни, которые надо бы употребить на другое.

Когда я принесла переписанное письмо, я сказала ему:

– Пап?, я одна не останусь, я уйду с тобой.

– Я попросил бы тебя первое время остаться с ней!

Он взял переписанное и вложил в записную книжку.

Уход

С вечера 27-го чувствовалось особенно тяжелое, напряженное настроение. Сначала матери не было за чаем, она занималась корректурами. Мы сидели за столом вчетвером: отец, Душан Петрович, Варвара Михайловна и я. Отец пил чай из сухой земляники. Через некоторое время пришла мать. Я встала, взяла свою чашку и вышла. Скоро пришла Варвара Михайловна и сказала мне, что, как только я ушла, отец взял свой стакан с земляникой и тоже ушел к себе. Долго в эту ночь мы не спали с Варей. Нам все мерещилось, что кто-то ходит, разговаривает наверху, в кабинете отца. Перед утром мы услыхали стук в дверь.