– Случай с портфелем?

– Отрекусь. О портфеле первый раз слышу.

– Свидетельница.

– Грош цена: допросите Александру Алексеевну, она понесет такую бурду, - с ума сойдете...

– Все-таки - придется вам перейти к уголовщине.

– Придется...

– И закопаетесь.

– Никак нет. Вам неизвестно главное - наша цель.

– Узнаю.

– Не успеете.

– Сегодня ночью?
– перегнувшись через стол к его лицу, спросил Гусев.

– Скажу "да" - не поверите; скажу "нет" - тоже не поверите...

– Правильно. Так как же, стоит посадить на пароход наряд милиции?

– Искренно говоря - нет: тогда мы отложим дело, свернемся.

– Выпьем! (Чокается.) Мистер Лимм, стоя спиной к перилам, кивнул на окно салона и сказал Педоти: - Любопытно, что они пьют?

– Что-то белое и едкое.

– И ведь с аппетитом, мистер Педоти.

Педоти вздохнул. Из другого окна салона, где за столом завтракали москвичи, высунулся писатель Хиврин и помахал рукой иностранцам:

– Водка, водка... Присаживайтесь к нам, мистеры...

– Ну их к черту!
– Гольдберг схватил руку Хиврина.- Честное слово, опасно, товарищи...

– Со мной не бойся... Я должен изучать европейцев: часть моего романа происходит в Европе... (Другой рукой схватил за спину пасынка профессора Самойловича.) Казалупов, скажи им по-английски...

– Алле, тринкен, тринкен, - опять зовет Хиврин.
– Водка!

Лимм и Педоти переглянулись:

– Мне кажется - неудобно, нужно пойти, мистер Педоти.

– Сегодня воскресенье, я бы не хотел начинать мою поездку с безнравственного поступка.

– Но у них пятидневка, воскресенье отменено.

– А... Гм...

На палубе появилась Нина Николаевна. Видимо, она пришла за Зинаидой. Педоти и Лимм, приподняв шляпы, дали ей дорогу и пошли в салон. Нина Николаевна позвала:

– Зина...

Сейчас же окне отодвинулись жалюзи, и выглянула Шура. Женщины некоторое время глядели друг на друга...

– Здравствуйте, Александра Алексеевна...

– Здрасте, Нина Николаевна...

– Ищу Зинаиду...

– С отцом прохаживается... Вы скоро слезаете?

– Мы едем до Астрахани...

– Интересно!
– Шура сразу чем-то отдаленным стала похожа на козу. Нина Николаевна - спокойно: - Александра Алексеевна, я не покушаюсь на ваше счастье. Мне больше, чем вам, тяжела эта встреча...

– Чего?

Нина Николаевна ушла. Снова, обогнув пароход, появились миссис Ребус и Хопкинсон, строго поблескивающий очками.

Он говорил:

– Почему только человек с белой кожей должен считать себя хозяином мира? Желтых, красных, черных - численно больше. В нас точно такой же процесс пищеварения, нам так же повинуются машины... Белые - хозяева, мы - рабы. Белые овладели энергией, изобрели машины, построили семнадцатидюймовые пушки и завладели рынками... Мы говорим - спасибо и берем свою часть...

– Мистер Хопкинсон, вы - ребенок, которого учат разбойничать.

– Учат справедливости...

– За эти две недели в ушах трещит от неразрешимых вопросов... Вон те (указывает на корму) едят черный хлеб с луком и решают мировые проблемы; у самих нет сапог и не заштопаны лохмотья.. Разве возможна жизнь без комфорта? Зачем тогда жить? И высший комфорт, который мы позволяем себе, - это наши предрассудки. Они охраняют нас от грязи и злословия, как зонт от дождя... А вы вздумали посягнуть на наши предрассудки. Зачем?.. Если бы стали утверждать, что по воскресеньям не нужно ходать к обедне и петь гимнов, или что Дарвин прав, ведя род человека от орангутанга, - на вас бы обрушились с такой же энергией... Вы мечтаете о мщении, а у нас горько сожалеют о вашем отъезде... Уверяю вас, Америка слишком высоко ценит ваш гений, чтобы не загладить какой угодно ценой эту размолвку...

– Я немножко не понимаю, - сказал Хопкинсон, - менее всего понимаю вас...

– О, вы плохо знаете американских женщин. Мы старимся, сожалея о неиспользованных минутах счастья,этой ценой мы покупаем комфорт. Тысяча демонов закованы в нас, но все же не так крепко, как это принято думать. Под надменной маской мы медленно сгораем от желания сбросить тесную одежду предрассудки... Хотя бы на час в жизни... Хотя бы одного из тысячи бесенков выпустить на свободу...

Она сказала это просто и замедленно, как женщина, без стыда раздевающаяся перед мужчиной. Хопкинсон мучительно подавлял в себе то, что неминуемо должно было возникнуть в нем от слов и близости этой женщины. Затылок его налился кровью:

– Вы так же откровенны со своей собакой, мне представляется, миссис Эсфирь...

– Нет, мистер Хопкинсон, этих мыслей я не поверяю даже моей собаке... (Он откинулся как от удара.) Самое соблазнительное в вас то, что вы взрослый ребенок... (Засмеялась.) Вы поняли: настал мой час в жизни... Я захотела быть голой перед единственным человеком... Не стоит думать почему. Желание... (Хопкинсон поднес руку к лицу, очки его упали за борт.) Так будет свободнее, без очков... В тумане...

– Или вы...