– Полежи, отдохни. Душить он меня выдумал, придурок…

Я даже не успел обрадоваться плановому избавлению от Вована: что-то внизу больно кольнуло меня. Боль казалась не по-хорошему знакомой. Точнее, знакомым было ощущение сразу после боли – словно к месту укола приложили кусочек льда. Удивленно я глянул вниз… О, господи! Только не это! В последнюю секунду мой конвоир дотянулся до инъектора. Падая, тот успел сработать, и вся доза кетамина выплеснулась мне в лодыжку!

– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросил Козицкий.

– Не все! Не в порядке! – тихо простонал я, чувствуя, как лодыжка деревенеет, а за ней икра, а за ней колено. – Антидот в чемоданчике… колите мне в шею!

– Сердюк, ищите в кейсе, скорее! – Голос Козицкого еще доходил до меня, хотя лицо его уже расплывалось и закатывалось.

Слух мой обострился – но странно, только в одном направлении. Музыка со сцены начисто исчезла. Я слышал только то, что происходит сзади меня, на втором ряду. Судорожный щелк застежек. Поспешное негромкое бряканье. Шелест. Опять бряканье. Суета. Шуршание. Что-то вывалилось и мягко ударилось о бархат пола. Задушенное чертыханье.

Колена я уже не ощущал. Холод поднимался к левому бедру.

– Черт, ну где же он? Как он выглядит? – Голос охранника.

Бедро уже не мое. Поясница чужая. Спина из дерева. Выше, выше…

– Буква «А». – Я чувствовал, что язык уже почти не слушается. Я был уже почти не я. – Черный… цилиндрик… литера «А»…

Я ничего уже не видел. Холод стал нестерпимым. Капюшон из черных ледяных пчел опустился мне на голову. Они не жалили, но тихо жужжали, обволакивая мое лицо плотным компрессом. И когда мне казалось, что дыхание сейчас остановится, одна слишком наглая пчела ужалила меня в шею.

– Как он пишется, я уже почти поняла, – сказала барышня. – Растолкуйте, как он читается по-русски. Карлос Джа… Джаллардо?

– Карлос Гальярдо, – терпеливо объяснил я. – «Дж» произносить не надо. Это ведь не английский язык, а испанский… Ну вот если бы в слово «бильярд» на место «би» подставили «га». Сообразили?

Резидент Волин не искал легких путей: все его фальшивые фамилии оказались на редкость труднопроизносимы. Вчера я выбрал самую простую из них и сейчас пытался донести ее без потерь до служащей бюро пропусков. По легенде, латинский американец вел у себя на родине аналогичное шоу и прибыл к нам для обмена опытом.

Борьба с непокорным Carlos Gallardo началась три часа назад, – едва я подал сведения в бюро пропусков, – и шла, с перерывами, до сих пор. За это время было испорчено четыре казенных бланка, но всякий раз уверенность барышни в окошечке ослабевала сразу после Карлоса. Она то ошибалась, то попадала в цель. Я нервничал, боясь пускать дело на самотек. Не хватало еще, чтобы Волин застрял на контроле из-за неверной буквы в пропуске!

С иностранными фамилиями тут вечная беда. Однажды я, поспешив, доверился здешним красавицам и чудом не сорвал эфир. Вообразите: четверть часа до начала, а гостя «Угадайки» нет! Ленц злится, дети вопят, у помрежей волосы дыбом, я на грани инфаркта. Лишь по случайности мне докладывают, что приглашенная звезда, великий японский киномэтр Такеши Китано, застрял внизу. Мэтра, как выяснилось, на слух переименовали в какого-то Кешу Титанова, а затем отказались пускать в студию. Когда я, взмыленный, примчался к месту конфликта, гость уже сверкал глазами и полуобнажал самурайский меч. Счастье, что сэнсей был отходчивым, а меч его – бутафорским. Иначе не сносить нам голов.

– Ну вот, – сказала барышня, – теперь ясно. Так бы и давно.

Я не поленился взять у нее из рук пятый бланк и обнаружил, что там круглым детским почерком выведено: «Карлос Бильярдо».

– Ладно, – сдался я. – Пусть это нарушение всех правил, но я лучше сам заполню, от первой до последней буквы. Дайте ручку…

Кроме меня, о будущей перетасовке в эфире знала только режиссер Татьяна. Да и она неточно. Я лишь намекнул, что после утренней программы у Таисии Тавро, женщины тонкой и впечатлительной, мог обостриться ее хронический нервный недуг. А потому, возможно, она пришлет к нам замену. Но Ленца мы пугать не будем. Вдруг еще обойдется? «Дай бог, чтобы все обошлось», – механически проговорила Татьяна, однако лицо ее выражало совсем другое. Она не хуже меня понимала: к детям некоторых людей подпускать нельзя. Они страшней алкоголя и никотина, вместе взятых.

Кстати, подумал я, хорошо бы мне заранее покурить, пока есть свободное время. Я вытащил верную «Яву» из пачки, но не тут-то было! Уже на лестнице меня требовательно отловили за рукав.

Это был юный Дмитрий Дмитриевич Ванюков из сектора четыре. Он сегодня примчался раньше всех, и его переполняла энергия. Мне даже почудилось, что он контрабандно провел с собой пятерых или шестерых братьев-близнецов, – настолько его везде было много. Куда бы я ни шел, повсюду обязательно натыкался на одного маленького человека в кудряшках. Сперва Дмитрий Дмитриевич крутился у автоматов с «Пепси» и леденцами, еще не заправленных. Затем обежал студию раз пять или шесть, посидел на каждом сиденье, пощелкал по микрофонам, поприставал к осветителям, обоим операторам, помрежам, Татьяне и зашедшему, на свою беду, в студию главному дизайнеру телеканала Рустику Когану.

Теперь дошла очередь до меня. Хотя, пожалуй, нет: на всех остальных он разминался, а главной целью с самого начала был я.

– Лев Абрамыч, – деловито обратился ко мне юный Ванюков, – у меня есть серьезный мужской разговор. Короткий, вы не бойтесь.

– Слушаю, – вздохнул я.

Раз уж мы называем игроков, как взрослых, по имени и отчеству, нельзя уклоняться от бесед с ними. Хотя бы в студии наши слова не должны быть пустой болтовней. Тем, кто приручает малых сих, следует отвечать за базар – это еще до Экзюпери придумано. Курить уже хотелось жутко. Но я вернул сигарету обратно в пачку.