— Нет, сеньор. Хлопочу по хозяйству, ухаживаю за отцом, за пчелами, пряду, молюсь и чиню отцовский невод.

— Пойдете со мной, Арианна? — Мигель вперяет в девушку свои пылающие глаза. — Вам будет хорошо со мной. Пойдете?

— Пойду, сеньор.

Она встает и подходит к незнакомцу.

— Жар-птица взлетела! — вопит Дааро. — Взмахи крыльев ее взбудоражили море и воздух! Настал мой час. Огонь из клюва ее соединяется с моим горячим дыханием. А вот доброе предзнаменование: орлы над горами, ласточки над морем! Человечья плоть зреет для савана, злая нечисть — для пламени! Люди, чудо близко!..

— Дайте мне руку, Арианна. Вот так. Вы не хотите узнать, куда я веду вас?

— Я верю вам, сеньор.

— Идем же! Хочу быть счастлив с тобою.

— Хорошо, сеньор.

— Я воплощаюсь в вихрь! Йоэ, йоэ, бурбур ан деновар! Дьявол в оливах сгорит во имя господне!

— Сверши так, о Дааро!

Мужчина и девушка поднимаются в гору через кусты. Черный плащ мужчины блестит на солнце, словно он из металла, карминная юбка рыбачки словно поет своей злостью. Он поцеловал девушку.

— Арианна!

— О сеньор!..

— Смотрите, как гибнут жуки от моего вихревого дыхания! — мощным голосом прокричал юродивый. — Пламя из уст моих настигает жуков! Вон! Видите? Видите там, на склоне, в кустах, черную фигуру? Это дьявол! Дьявол, которого я изгнал из олив! Он удаляется! Он бежит! Я спалил его! Ликуйте, о люди!

Рыбак Хосе поднял взор и тревожно воскликнул:

— Там моя дочь! Моя Арианна с каким-то чужаком! Арианна! Арианна!

— Арианна! — кличут односельчане, ибо девушка — всеобщая любимица. — С кем уходишь?!

Арианна не слышит. Взор мужчины притягивает ее, но в сердце затрепетал страх. А мужчина, окутал черным плащом плечи девушки, смолкла алая песня.

— Мне страшно, сеньор.

— Чего ты боишься?

— Греха. Наказания божия. Он правит миром…

Нахмурясь, мужчина махнул рукой:

— Не бог — я направляю судьбы людей.

Девушка раскрыла ему свои объятия и смежила веки от ослепительного солнечного света.

— Видали? — кричит помешанный. — Оливы будут жить! Дьявол бежал! Исчез! Его уже не видно!

— Арианна! — в смятении зовет рыбак.

— Он не вернется! — неистовствует Дааро. — Никогда не вернется! Он отправился в пекло, где его место! Это антихрист, люди, антихрист!

Селяне в ужасе склоняют головы в пыль:

— Антихрист… Антихрист…

Ночью вернулась домой Арианна, и с той поры лицо ее, прежде расцветавшее улыбкой, заливают слезы скорби.

Cubicula locanda [16] испанских дорог. Просторное помещение с нарами, на которых и под которыми храпят спящие. Удушливая духота, смрад. Пот стекает по лицам. Храп поднимается ввысь и падает снова до самых низких тонов. Два мерцающих каганца бросают скрещивающиеся тени на тех, кто спит на полу.

Рядом с Мигелем лежит бродячий торговец, над ними — старик францисканец. Сон бежит их, и оба пустились в разговор. Монах наклоняется с нар, чтобы видеть того, с кем он говорит, и его растрепанная голова похожа на спелую маковицу.

— Положение скверное, брат во Христе, — рассуждает вслух монах. — Засыхаем мы тут в Испании.

— Это верно, — отзывается торговец. — Гонят нас от одной войны к другой, чтоб не зажирели мы в благоденствии.

— Много зла оттого, что бога перестали чтить, — продолжает францисканец. — Мало стало истинного благочестия. А ты не иудей, приятель? — понизил он голос, внимательно разглядев собеседника.

— Тише! Во имя ковчега завета, не выдавай меня, сударь! Божья любовь будет тебе наградой…

— Не выдам, — говорит монах. — Ленив я доносить. А как у вас насчет благочестия?

— Мы, евреи, — шепчет торговец, — достаточно благочестивы. Да что проку? И тело и дух наш вечно под угрозой…

Монах втянул голову, замолчал. Мигель лежит тихо — слушает.

— Ну, монах, не прав ли я? Что не отвечаешь?

— Думаю вот — разговаривать мне с тобой или нет, коли ты иудей.

— Не убудет тебя, святой отец, — уязвленно возражает еврей — Только бы нас никто не слышал. А так — блох у меня ровно столько же, что и у тебя, и кусаются они одинаково.

Монах молчит; еврей продолжает:

— Наш бог был отцом вашего. А разве отец — меньше сына? Чти отца своего, сказано в заповедях и наших и ваших.

— Решил я, что буду с тобой разговаривать, — снова свесив голову, заговорил францисканец. — Вполне возможно, что это доброе дело, поговорить с презренным.

— Эх, ты, даже на мне хочешь заработать хоть грошик вечного спасения, — ворчит еврей. — А говорят — только мы, евреи, мастера торговаться…

— А вы и есть мастера, только еще дураки при этом, — добродушно произносит монах.