Всхлип позади. Он обернулся.

Еврейка лежит на ложе, и в сердце ее — длинная золотая булавка, под грудью — кровь ярким огоньком…

Молча стоит над мертвой Мигель, наблюдая, как бледнеет ее лицо.

В погоне за счастьем погубил безвинную. Обманул хитростью, как вор, похитил ее ласки — и умертвил. Его любопытство и себялюбие стоили этой женщине жизни.

— Мне жаль вас, Эстер, — тихо промолвил убийца. — Правда, не знаю, кому из нас теперь хуже — вам ли, мертвой, мне ли, живому. Думаю — из нас двоих я более одинок и покинут, Эстер…

Пока Мигель с Каталиноном крадутся в тени под стенами, мать Эстер проснулась от страшного сна и нашла дочь мертвой.

Окаменела в горе. Потом, разразившись воплями, подняла весь дом.

Единоверцы, обступив тело девушки, воздевают руки, рвут на себе одежду, посыпают головы пеплом. Раскачиваясь, запели, рыдая, псалом над мертвой.

Горестный напев долетел и в сад, и связанный Эстебан читает в звуках хора злую участь своей невесты.

Каталинон, седлая лошадей, тихонько клянет вечные скитания.

— Не богохульствуй, — останавливает его Мигель. — За нами идет тень мертвой.

— Как?! — ужасается Каталинон. — Какой мертвой? Неужели та девушка…

— Да, она пронзила себе сердце.

— О, святой Иаков! — заломил руки Каталинон. — Какое страшное дело! Почему она убила себя?

Мигель, не отвечая, поднял коня в галоп и помчался по направлению к Куэнке.

Каталинон с ужасом посмотрел на него:

— Бог покарает вас, сеньор! Человеческую жизнь не возместишь и возом золота…

Ла Манча, плато, по которому ковылял Россинант со своим драгоценным грузом, странствующим рыцарем, — это широкая песчаная равнина с пастбищами, с уединенными хижинами крестьян, с ветряными мельницами, чьи крылья приводят в движение постоянно дующие здесь ветра; омываемая реками Хигела и Хабалон, равнина эта тянется до среднего течения реки Хукар.

Уже несколько дней скитаются по этой бедной местности Мигель с Каталиноном, ночуя то на чердаках крестьянских лачуг, то в грязных постоялых дворах, то в роскошных покоях больших гостиниц, в которых останавливаются на ночь даже вельможи, направляясь к королевскому двору или возвращаясь оттуда.

Ночь, обогнавшая их лошадей, постелила сегодня им ложе под пробковым дубом.

— Проснитесь, ваша милость, — выбрался из-под одеял Каталинон. — Довольно насладились мы нынче ночью холодом и сном.

И Каталинон, дыша себе на руки, принялся прыгать, чтоб согреться.

Мигель встал, растер закоченевшие члены. Увидел невдалеке, у подножья холма, пастушью хижину и стадо овец возле нее.

— Седлай скорее! В путь!

Старик пастух встретил их на пороге, предложил теплого молока, жирного сыру да ячменную, золотисто поджаренную лепешку.

Сидя у костра за завтраком, увидели: спускается с холма высокий старик — кость, жилы да морщины, шляпа шире колеса, на ней платок краснее свежей крови, на бедрах широкий пояс с пистолетом и кинжалом. За ним идет старуха, почти такая же тощая и жилистая, как старик, она размахивает руками на ходу, и шаг ее не по-женски тяжел.

А за спиной у них всходит солнце, румяное со сна, в траве блестит роса, и утро — свежее, как смех девственницы.

Лицо старика напряжено от гордости, замкнуто от недоверчивости, глаза его — молнии, морщины — сам гнев.

— Что это за люди? — спросил пастуха Мигель.

И старый Антонио, с почтительностью к приближающимся путникам, рассказал:

— Это знаменитый разбойник Рамон Куидо, ваша милость, и возлюбленная его, Эксела. Уже много лет живет он с ней в здешних пещерах. Тридцать лет тому назад за голову его был назначен выкуп в сто золотых, — сто золотых, подумайте только! — но его так и не поймали, а потом и забыли. — Тут пастух понизил голос. — И это очень досадно дону Рамону, он все твердит, что за ним по пятам гонятся стражники, хотя это неправда. Но никто не осмеливается ему перечить.

Старый бандит остановился в нескольких шагах от костра и, положив руку на пистолет, окинул Мигеля внимательным взглядом, в котором, за выражением строгости, читались подозрительность, усталость и голод.

— Добрый день, Антонио, — низким басом молвил разбойник. — Здесь безопасно?

— Вполне, дон Рамон. Это — мои гости, сеньор… дон… впрочем, не знаю, кто они, но люди они честные.

— Не верь никому, — нахмурился бандит. — Даже под сутаной священника может скрываться волк.

Затем, обращаясь прямо к Мигелю, он гордо назвался: