x x x

В датах и цифрах, в фактах истории наш герой явно не силен, да, пожалуй, его не особенно и задевают события прошлого (что видно по интонации, не очень активной). А вот разговор заходит о современных поэтах -и голос персонажа набирает силу.

Вначале, правда, явное равноголосие. Дуэль не состоялась -- речь, конечно, не только о форме выяснения отношений (голос персонажа), но и об открытом противостоянии злу, метафорой чего и является дуэль. Эту окраску придает теме авторский голос -- вспоминаются более поздние строки Высоцкого с тем же ключевым образом:

И состоялись все мои дуэли,

Где б я почел участие за честь.

Но однозначно-категоричные интонации крепнут, нарастают, и вот персонаж швыряет одну за другой лихие параллели:

А в тридцать три распяли, но не сильно,

А в тридцать семь не кровь, -

которые разрешаются торжествующим:

"Слабо стреляться!.."

Но за этой бравадой слышатся и горько-ироничные интонации поэта. Перефразируя известную остроту, скажем так: нельзя быть немножко распятым. В этом распяли, но не сильно звучит явная ирония по поводу кокетства, томного заигрывания со словами, к этому не предназначенными. Чьего кокетства? Погодим с ответом171.

На "Слабо стреляться!" поэт тоже откликается. Авторский голос буднично (после такого резкого выпада) -- даже не возражает, а поясняет:

... В пятки, мол, давно ушла душа...

Зачем он повторяет мысль героя другими словами? Чтобы за всплеском эмоций, за абсурдной формой (ну не возрождать же дуэль, в самом деле) не утерялся смысл фразы -- о трусости современных поэтов говорил персонаж. И автор как бы автоматически повторил его реплику. Но нет -

Терпенье, психопаты и кликуши!
–

поэт все-таки взрывается. Тут впервые в песне безраздельно господствует авторский голос.

Настолько мощный эмоциональный заряд у этой реплики, что дальнейшее воспринимается в том же ключе. А между тем за этим взрывом эмоций следует мгновенный спад, который, кажется, остается незамеченным (ведь даже смысл последующей реплики воспринимается противоположным истинному). Следующие строки:

Поэты ходят пятками по лезвию ножа

И режут в кровь свои босые души, -

переполнены горечью. Они -- самое драматичное место в песне. И вовсе это не гимн мужеству современных поэтов, как приходилось не раз читать172, а совсем наоборот. Вчитаемся не спеша. Замечаете?
– - слова поэта чуть ли не дословно повторяют главное обвинение, брошенное современникам-поэтам обывателем, -- в трусости. Недаром же и персонаж, и поэт используют один и тот же образ -- "душа в пятках". В самом деле, идя по лезвию ножа, резать в кровь душу (не случайно автор уточняет -- босые души) можно, только если душа в пятках.

Почему годами мы не замечали этого и трактовали эпизод прямо противоположно его истинному смыслу? Исток, по-моему, в недооценке изобразительности стиха Высоцкого173. Добавим, что в основе этого странного образа -- босая душа -- еще один фразеологизм, "ахиллесова пята". (Ср. "Я при жизни был рослым и стройным...", где развивается тот же образ).

И режут в кровь свои босые души -- авторская реплика все же не повторяет обвинение персонажа. Да, с горечью соглашается поэт, отяжеленные страхами души современных поэтов упрятаны в пятки, но все равно путь поэтов -- по лезвию ножа. И есть идущие по этому пути. Вот в чем трагический парадокс. "Терпенье, психопаты и кликуши!" -- поэт гневно отвергает обличительство со стороны, но ведь и неблагополучие в современной литературной жизни, ставшее источником такого обличения, видит отчетливо. Кстати, думаю, именно потому, что Высоцкий ощущал себя поэтом, то есть человеком, в литературе не сторонним (а значит, принимал и на себя моральную ответственность за сложившуюся в отношениях литературы со временем ситуацию), он и чувствовал за собой право говорить на эту тему. Вспомним:

А мы так не заметили и просто увернулись, -

в котором мы, конечно, никакое не кокетство. Вспомним еще:

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана.

Учителей сожрало море лжи

И выбросило возле Магадана.

И я не отличался от невежд,

А если отличался -- очень мало:

Занозы не оставил Будапешт,

И Прага сердце мне не разорвала.

И еще -- трагическое "А мы живем в мертвящей пустоте...", о страхе, пронзившем все общество. И те, что первые, и люди, что в хвосте можно понимать как деление на лучших и худших, тогда первые = лучшие; или на верхи и низы, тогда лучшие -- те, что в хвосте. Но главное в обоих случаях неизменно: в этих строках подчеркнуто то негативно роднящее людей, что разлито в обществе, изживать которое -- всем (кажется, что ВВ предугадал наши перестроечные потуги разделиться на чистых и нечистых и -- не примкнул).

Возвращаясь к песне о фатальных датах и цифрах, заметим, что и закономерности трагического конца жизни истинного художника, на чем так настаивает персонаж, автор не отрицает. Он лишь подчеркивает, что эта скорбная традиция прошлым отнюдь не исчерпана (в чем уверен герой), и состояние времени нынешнего тоже чревато трагическим финалом:

"И нож в него!" -- но счастлив он висеть на острие,

Зарезанный за то, что был опасен!

Поэт не хочет подгонять собственную, а тем более чужую судьбу под какие-то, пусть и самые лестные, но общие мерки:

Срок жизни увеличился, и, может быть, концы

Поэтов отодвинулись на время!

Заметим, что единое по смыслу словосочетание концы поэтов здесь разделяется, и слово поэты, оказавшись в начале следующей строки и дополнительно получив музыкальный акцент (его ударный слог падает на сильную, первую долю такта), как бы подчеркивает отсутствие иронии: автор действительно считает тех, о ком речь, поэтами, еще раз подчеркивая этим, что не воспринимает безупречную нравственность обязательной принадлежностью истинного поэта, то есть не путает нравственность с художественностью, этику -- с эстетикой. И еще определеннее о том же: