– Вот увидишь, - предсказывал Добсон, - они притащатся к тебе в камеру с этими чемоданами за пару дней до суда.

И[ он оказался прав. Моя камера была подвергнута длительному и тщательному осмотру всего за два дня до судебного разбирательства. Так, даже если они еще не знали о моем намерении признать себя виновным из прослушанных разговоров с адвокатами, они бы узнали об этом из скопированных документов с пометкой "пункт 37", найденных в моей камере.

Два охранника снова сопровождали меня в суд на Бау-стрит 24 ноября, в понедельник. Когда я занял место на скамье подсудимых, судья попросил меня подтвердить мое имя, затем зачитал предъявляемые мне обвинения.

– Что вы скажете в своем последнем слове?
– наконец спросил он. Все в зале замерли в ожидании. Я увидел, что представители прессы приготовились записывать слова первого после Блейка офицера МИ-6, обвиняемого в нарушении Закона об охране государственной тайны.

– Виновен, - ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно ровнее. Писаки бросились из зала суда, чтобы передать новость, но со стороны Гиббса и ответственного представителя истца не последовало никакой реакции. Когда меня везли в тюремном фургоне обратно в Белмарш, я слышал по радио сенсационные сообщения, передаваемые каждые полчаса, о моем признании вины. На следующий день эта новость была на первых страницах большинства газет. "Тайме" обвинила меня в "попытке продать секреты" австралийскому издателю. "Телеграф" неубедительно повторила версию МИ-6, что я поставил "под угрозу жизни других агентов". В информационном отделе разведки должны были быть довольны результатом. Безумства прессы представляли реальную угрозу тем, что из-за поднятой шумихи судья может увеличить мне срок.

За несколько дней до вынесения приговора Луковка сказал, посмеиваясь:

– Ты выглядишь как дурацкий хиппи.

– Я бы постригся на твоем месте, - посоветовал Добсон.
– Судья тебе добавит три месяца за такие волосы.

Они были правы. Я как раз должен был пойти к парикмахеру в Вэйвдене, когда меня внезапно арестовали. Во время вечернего часа общения я заполнил заявление к начальнику тюрьмы, и мистер Ричардс на следующий день сообщил мне, что разрешение дано.

– Вы сможете быть первым клиентом нашего нового парикмахера, усмехнулся он.
– Кларки, поди сюда, - прокричал он на весь отсек, требуются твои услуги!

Новый парикмахер, вооруженный грабитель с Ямайки, только накануне поступивший в тюрьму как подследственный, легкой походкой вышел из своей камеры, подтягивая на ходу брюки. Его мучил жестокий нервный тик, из-за которого его пистолет неожиданно выстрелил, когда он им угрожал людям в банке на Саутхолл. К счастью, пуля никого не задела, но тем не менее ему грозил длительный срок из-за халатного обращения с оружием. Он никогда в своей жизни не занимался стрижкой волос, но мистер Ричардс назначил его парикмахером отсека только потому, что его имя совпало с именем знаменитого лондонского парикмахера Ники Кларки.

– Вот тебе ножницы, - бодро проревел мистер Ричардс, передавая маленький деревянный ящичек изумленному Кларки.
– Бери один из тех стульев и открывай свою мастерскую под лестницей.

– Не могли бы вы подровнять меня немного?
– спросил я Кларки, как только стул был поставлен и вилка электрической машинки вставлена в розетку.
– Я завтра должен быть в суде, и мне объявят приговор.

Кларки пробормотал что-то мне в ответ с непонятным ямайским акцентом, проверил, подключена ли машинка, включил ее, подождал мгновение, прислушиваясь к загадочному ее жужжанию. Затем пробормотал еще что-то. Думая, что было бы невежливо переспрашивать, я улыбнулся ему, как бы подбадривая. Он наклонился надо мной и начал осторожно стричь с правой стороны моей головы, как внезапно и очень больно поранил мое ухо.

– Черт!
– проворчал Кларки, отступая на шаг назад, чтобы успокоиться после приступа нервного тика. Наклонился снова и попытался продолжить стрижку, но тут у него снова начался тик.
– Проклятие, - пробормотал Кларки, стряхивая на пол огромный пучок волос. Хмурясь от напряжения, он разглядывал правую сторону моей головы, затем левую, затем опять правую и снова начал стричь. В отсеке не было зеркала, поэтому я не мог следить за тем, как продвигалась его работа.

– Вы уверены, что знаете, как это делать?
– спросил я вежливо. Кларки проворчал что-то в ответ и продолжал свои манипуляции. Мне показалось, что мой вопрос задел его, и поэтому я решил больше к нему не приставать. Судя по все увеличивающейся груде волос на полу, он быстро освоил парикмахерское искусство. Кларки закончил как раз, когда мистер Ричардс прокричал знакомый приказ:

– Отсек один, ужин!

Добсон и Луковка, как обычно, встали в конец очереди, чтобы продлить свое время вне камер.

– Ба, ты теперь выглядишь как каторжник, - засмеялся Луковка, увидев мою новую стрижку.

– Ты слабоумный клоп, - добавил Добсон, - судья добавит тебе еще три месяца, увидев тебя с такой прической!

Я проснулся чуть позже 5 часов утра 18 декабря, побрился, помылся, напомадил свою лысину, оделся и сел на кровать с книгой. Охранники прибыли в 7.30, чтобы препроводить меня в Олд-Бейли. По моей официальной просьбе, поданной во время вчерашней ассоциации, мне купили костюм и хорошие ботинки в лавке при приемной, чтобы было во что переодеться. Мы выехали в 9 часов утра и отправились по знакомой дороге через восточный Лондон к Центральному уголовному суду. День был зловещий, ветреный, облачный, и через тюремное стекло казалось, что на улице ночь. Мы пересекли Тауэр-бридж, машин было много, пожилой человек остановился на тротуаре и уставился с безразличным видом на окно нашего фургона. Возможно, это был бывший зэк, сообразивший, как ему повезло, что он на свободе.

Скамья подсудимых в зале заседаний суда No 13 в Олд-Бейли была странно расположена - высоко над самим залом суда, как будка киномеханика в кинотеатре. С нее открывался вид на главного судью Лондона, оглашающего приговор, сэра Лоуренса Вернея, его двух помощников, прокурора, моих адвокатов, различных судебных клерков и стенографисток. Справа, на галерее для прессы, видны были знакомые лица. Высоко слева была галерея для публики, тоже вся заполненная, но странно, что я заметил там двух незнакомцев, которые держали скрещенными два пальца за меня.