Шрифт:
– И чего будем делать?
– Сначала нужно точно узнать - собакинский это пистолет или нет, а уж потом что-то делать.
– А как узнать? Спросить, что ли, Карабаса?
– Зачем Карабаса?
– удивился я такой наивности.
– Собакина спросим. И если он скажет: да, пистолет его, тогда возьмемся за Карабаса. Его спросим, по полной программе.
Алешка засмеялся. И я тоже. Мы знали, над чем смеемся.
Правда, как оказалось, рановато…
Глава VI
И Я ТАК МОГУ, ПОДУМАЕШЬ…
Мы вернулись в Москву. С клюшкой и с бабушкиными гостинцами. И папа тоже вернулся с рыбалки.
– Как улов?
– спросили мы.
Папа молча показал большой палец, а мама незаметно хмыкнула. (Потом мы заглянули в холодильник: там лежали две сморщенные жалкие рыбешки, неопровержимо - любимое папино словцо - похожие на мелкую мороженую треску).
– А вы чего так быстро отгостили?
– спросил он нас в свою очередь.
– Нагулялись уже?
– Варенье у бабушки кончилось, - немного приврал Алешка.
– Но мы к ней опять съездим. Не оставлять же старого человека без присмотра.
– Скажите, пожалуйста, - удивился папа, недоверчиво качая головой.
– Какой ты стал сознательный… И заботливый. Знать, варенье-то у бабушки еще осталось.
– И рыба тоже, - отомстил Алешка.
– Очень большая и свежая. Не как у нас, в семье рыбака.
– А ты попробуй хоть такую поймать, - завелся папа.
– Это тебе не клюшкой махать.
– Поймаю, - многозначительно пообещал Алешка.
– Очень крупную рыбу поймаю. Клюшкой. Посмотришь!
И они стали спорить о том, кто бесполезнее проводит время: рыбак на реке или хоккеист на льду.
Оба хороши, решил я и пошел в папин кабинет полистать газеты - вдруг через какое-нибудь объявление или рекламу удастся выйти на художника Собакина. Однако мне не повезло. Нигде не упоминалось о персональной выставке «оригинального мастера современной кисти». И я вернулся к нашим спорщикам.
Дискуссия была в самом разгаре. Как на экране телевизора перед самыми выборами. Папа с Алешкой стояли друг против друга, оба красные и взъерошенные, а мама, словно ведущая программы, пыталась их растащить и направить полемику в мирное русло.
– …и еще неизвестно, от кого вреда меньше, - аргументировал Алешка. Даже не аргументировал, а просто орал.
– Вы со своими удочками скоро всю рыбу выловите! А наши природные ресурсы и так оскудели!
– Это кто же тебе сказал?
– удивился папа.
– Фролякин!
– Ну, это, конечно, авторитет…
– Руки мыть!
– вмешалась в их спор мама.
– Обедать пора.
– Я эту дохлую рыбу есть не буду, - нанес Алешка решающий удар.
И папа неожиданно согласился:
– Я тоже. Не рискну.
А мама вообще сказала:
– Я ее уже выбросила.
– И всех этим примирила.
Только я остался в сомнении. Мне почему-то показалась странной и подозрительной эта дискуссия. Будто оппоненты старались скрыть друг от друга истинную причину спора. Ну, Алешка - это понятно, маскирует наши дела. А папа? Честное слово, мне кажется, он знает о них гораздо больше, чем… мы сами. А если так, то почему он не вмешивается? Почему не запирает нас в шкаф своей твердой милицейской рукой?
Ответ на это был. Но он пришел мне в голову гораздо позже. Когда уже был не нужен…
За обедом я с поразительной ловкостью перевел разговор на нужную тему. Когда мама поставила на стол селедку, украшенную зеленым луком, я сказал:
– Вот это да! Ма, это просто натюрморт!
– И сразу, вполне логично, спросил папу: - Кстати, как твои дела? Скоро художника обрадуешь?
– Скоро, - буркнул папа, разрушая вилкой «натюрморт».
– А у него хорошие картины? Красивые?
– Сходите посмотрите.
– Папа пожал плечами.
– У него постоянная экспозиция на Кузнецком Мосту.
– И я с вами, - сказала мама.
– Возьмете меня с собой?
Мы с Алешкой похолодели - сорвалась разведка. Но тут пришла помощь. От папы.
– Не советую, - заботливо проговорил он.
– Ты этого не переживешь.
В какой-то степени папа оказался прав.
Вся экспозиция Собакина разместилась в трех небольших разгородках: «Ранний период творчества», «Прозрение» и «Озарение».
Ранний период нам понравился. Там висели всякие нормальные пейзажи, стройки пятилетки, трудовые будни, симпатичные портреты людей труда и артистов.