Шрифт:
Тем временем Дайана дошла до угла, свернула направо и увидела на противоположной стороне улицы человек триста, вытянувшихся в длинную очередь перед входом в магазин с вывеской «ПРОДУКТЫ». Слегка замедляя шаг, Дайана медленно приближалась к этой очереди. Дикая мысль вдруг пришла ей в голову, и, разглядывая этих людей, Дайана ужаснулась этой мысли. Неужели если бы ее отец не попал в плен к немцам, не оказался в концлагере в западной зоне Германии и почти чудом, только потому, что был инженером-ракетчиком, не попал в США в 1945 году, неужели если бы не вся эта цепь случайностей, то она, Дайана, стояла бы сейчас вот в этой очереди, в такой же ужасной одежде, как на этих женщинах, и в таких же туфлях и с такими же синими венами на ногах?!.
Хотя Дайана родилась в США и хотя мать ее была американкой в пятом поколении и правнучкой алабамских первопереселенцев, Дайана всю жизнь несла в душе какую-то сентиментальную симпатию ко всему русскому и почти неосознанное, тайное желание пожить хоть немного в России. Может быть, потому, что ее отец с русским упрямством разговаривал с ней только по-русски и все ее детство читал ей только русские сказки. Ей было 12 лет, когда он умер, а потом ровно десять лет у Дайаны не было никакой практики в русском, пока в университете она не записалась на курсы русской литературы…
Но теперь, подойдя к этой очереди усталых, запыленных, серых, небритых мужчин и каких-то серых, болезненно толстых или болезненно худых женщин, Дайана ужаснулась своей давней и тайной мечте. Очередь не двигалась – никто не заходил в магазин и никто не выходил из него, хотя двери были настежь открыты. Эти люди ждали, но Дайана не знала, чего они ждут. Мясо? Колбасу? Молоко? Сахар? Овощи? Ведь в этой стране теперь все дефицит! Ей, Дайане, не нужно, конечно, ничего из того, что они тут ждут. И все-таки… и все-таки какая-то странная, почти мазохистская, сила вдруг медленно подвела Дайану к концу этой очереди и поставила последней. Не журналистское любопытство, нет, а именно странное влечение причинить себе боль до конца – почувствовать себя в шкуре этих людей, в этой очереди…
Но она тут же пожалела о своем поступке: вся очередь, все триста человек разом повернулись к ней и стали рассматривать, молча, в упор. Они ничего не говорили, они только смотрели на Дайану, как смотрели бы водители автомобилей на американской бензозаправочной станции на внезапно спустившийся с неба и ставший в очередь за бензином «боинг» или YF-23. Или как посмотрели бы в Нью-Йорке на Доналда Трампа, если бы он стал в очередь за бесплатными продовольственными талонами для безработных…
Дайана не знала, как выйти из этой ситуации, но чувствовала, что взгляды этой толпы сейчас испепелят ее – и туфли, купленные весной в Риме, и юбку из обычного Sears, и блузку от Bally, и сумочку от Leather World, и сережки из Tiffany & Co, которые муж подарил ей на десятилетие их свадьбы.
И так они рассматривали ее молча, без слов – минуту, две, три – и, кажется, готовы были рассматривать еще час, но тут, на ее счастье, из магазина вдруг выскочила какая-то женщина и закричала:
– Будут давать! Без талонов! По полкило!
И вся очередь, все эти стоявшие цепочкой триста человек вдруг, сшибая друг друга, ринулись в магазин. В двери тут же образовалась давка и послышались крики: «Ой! Руку!.. В очередь!.. Куда прешь?.. Ребенка задавите, сволочи!..»
Дайана, оставшись одна в ста метрах от толпы, штурмовавшей единственные узкие двери магазина, ощутила, что безумно устала, и сглотнула сухой ком в горле. Господи, за один shut of vodka она отдала бы сейчас и сто долларов!
Повернувшись, она быстро пошла прочь – туда, где была видна большая улица с двусторонним оживленным автомобильным движением.
И вдруг до нее дошло, что только что сбылась ее детская мечта: она пожила в России. Она прожила три минуты русской жизни в очереди за какими-то продуктами, которые сейчас будут продавать этим людям только по полкило на человека.
Но от этой трехминутной жизни ей уже захотелось напиться вдрызг.
А каково же этому несчастному народу?
21
Короткий перерыв посреди встречи с вождями русского религиозного возрождения заканчивался. В разных концах комнаты несколько американо-русских групп допивали чай, который подала хозяйка квартиры, и обменивались последними фразами кулуарных дискуссий.
– Наши активисты раздают наши издания на Арбате, а также в религиозных общинах и рассылают по почте, – говорил в одной группе Аксючиц.
– В вашем журнале напечатан ваш адрес и телефон. Это не опасно? – спрашивали гости.
– Мы это делаем открыто. Сейчас мы живем по принципу: нас не разрешают, но и не запрещают.
В другой группе американцы окружили Зеленцова – издателя, подписавшего договор с Солженицыным.
– Вы дали нам взрывной материал! У вашего издательства есть компьютеры?
– А зарубежные заинтересованные группы могут подарить вам факс и компьютер?
Тем временем я блокировал в углу Олю, нашу интуристовскую гидшу, темноглазую пышную блондинку лет тридцати трех с живым и умным круглым личиком, с веснушками на носике и ямочками на щеках.