АНЕТА. Лизке бы замуж выйти и детей рожать, театральная карьера - не для нее.

ГРАФ. А ты - умница. Ты сумей государю императору угодить - первой танцовщицей на театре будешь! Вот видел он тебя, как ты свои антраша ногами бьешь и козой скачешь, вот велел привезти тебя - думаешь, все, дело сделано, и ты теперь - в фаворе? Не-ет, душенька. Ты еще сумей разом и задор, и покорность показать! Велит на столе сплясать - спляши! Велит платьице с плеч спустить - спускай! И все - с шуточкой, с улыбочкой, поняла? Он там не один будет, он сейчас пьет со своими немцами и гулящими немками, но ты не смущайся! Коли умно себя поведешь - ночевать оставит. Я тебе, Анетка, добра желаю. Дай-то Боже, чтобы ты государю императору полюбилась и он тебя фавориткой сделал. Тут-то и пойдут перстни золотые, алмазы, брюссельские кружева, деньги, мебеля, дом богатый, поместье какое-никакое! ..

АНЕТА. Да ради этого! ..

ГРАФ. И не забудь напомнить потом, кто ради него постарался, тебя ему представил!

АНЕТА. Да Господи! .. Я не забывчива! Лишь бы удалось! .. Жнала бы, что государю приглянулась, - да я бы молебен велела отслужить! ,,

Сквозь взволнованные голоса графа и Анеты возникли два иных.

ГОЛОС ГРАФА. Лишь бы удалось! Господи, сам видишь - пьянчужка он и прусское чучело, но ведь - государь! Ему угождать надобно! С толстой Лизкой не вышло - дай, Господи, чтобы с Анеткой получилось! Она девка шустрая многие пользовались и хвалили...

ГОЛОС АНЕТЫ. Итальянку проклятую, интриганку эту Белюцци велю из театра в три шеи гнать! Никаких итальянцев в театр пускать не велю! Мало ли, что она, как бешеная, пируэты крутит? А сама тоща, ростом мне по пояс кому такая нужна?

ГОЛОС ГРАФА. Ныне уж не прежнее царствование - ныне разумному человеку выдвинуться и в фавор попасть легче, если только старательно угождать... Господи, научи, как угодить! Господи, вразуми!

ГОЛОС АНЕТЫ. Сама во всех балетах главные партии станцую! Господи, не дай осрамиться! В кои-то веки ты мне случай послал - Господи, на все твоя воля! .. Я и умнее Лизки, я и красивее, я в Лизкин корсаж три раза завернусь! Господи, дай зацепиться да удержаться! ..

Тут граф вспомнил важное и коснулся Анетиной руки.

ГРАФ. Ты еще запомни - скромность на первых порах придется соблюдать. Ради твоей же безопасности. А то вез я тайно к нему княгиню Куракину - а она, дурища, в окно выставилась! К государю, мол, спать еду! И на обратном пути - тоже. Ну и донесли распустехе Романовне. А распустеха Романовна с государем - строже законной супруги, великой княгини. Той-то не до него. Что шуму подняла Романовна - только что не под диванами от нее прятались...

АНЕТА. Разве ж она годится в метрессы? Я ее видала - поперек себя шире и рябая. А обрюзгла - будто семерых родила.

ГРАФ. Вот я и говорю - будь умницей, многого добьешься. А коли кого любишь - брось, не думай. Такой случай раз в сто лет выпадает, коли не реже.

Тут раздались пьяные невнятные голоса.

АНЕТА. Государыню схоронить не успели - уже по трактирам безобразничают.

ГРАФ. Подлая порода.

Тут малоприятный голос глумливо запел:

– Прости, моя любезная, мой свет, прости! ..

Разрался женский смех. Голос продолжал песню:

– Мне сказано назавтрее в поход идти! ..

Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,

ин ты хотя в последний раз побудь со мной!

Странным образом песня преобразила поющих. Составился слаженный и бодрый мужской хор.

– Покинь тоску - иль смертный рок меня унес?

Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез! ..

АНЕТА. Петрушка, гони, гони! .. Рубль дам - гони! ..

Сцена девятнадцатая

Андрей Федорович и ангел замерли на ходу, застигнутые звонко-трепетным и полным сочувствия голосом:

– Остановитесь, возлюбленные!

Оба опустили головы. Молчание затянулось.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Знаю, знаю, что мне скажут. Сойди с этого странного пути - скажут. Довольно было мук и страданий. Святая ложь тоже имеет пределы - скажут...

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Да и я знаю. Тебе не было приказано сопровождать человека, который сам, своей волей, призвал тебя - скажут. Этот человек от горя лишился рассудка, но есть кому о нем позаботиться. Твое же место - там, где ангелы, проводившие своих людей в последний путь, ждут следующей жизни - скажут.

Молчание сделалось каким-то иным - словно от обоих ждали оправданий.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я за Аксиньюшку... ее грехи...

И вдруг сорвал с себя треуголку, обратил лицо к небу и задал самый главный вопрос:

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А он - прощен?.. Нет?..

Ангел весь устремился к подопечному - повеяло надеждой!

Но ответа не прозвучало.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Испытываешь... А я и сама себя еще строже испытаю!

Он опять нахлобучил треуголку и пошел прочь, сгорбившись и бормоча молитву.