Бедняга Вашингтон с течением времени обнаружил, что и он, как его необычайно одаренная сестра, являет собою чудо ума. Он никак не мог понять, откуда сие (ему и в голову не приходило, что это как-то связано со слухами о громадном состоянии его семьи). Он не мог найти этому каких-либо разумных объяснений, - оставалось примириться с фактом, не пытаясь разрешить загадку. Он и сам не заметил, как его вовлекли в лучшее столичное общество - и вот за ним ухаживают, им восхищаются и завидуют ему, словно он заморский цирюльник, из тех, что иной раз залетают к нам, присвоив себе громкий титул, и женятся на глупой дочке какого-нибудь богатого дурака. Случалось, на званом обеде или на торжественном приеме Вашингтон оказывался в центре общего внимания и, заметив это, чувствовал себя прескверно. Надо было хоть что-нибудь сказать, и он копался в недрах своего мозга, подрывал заряд, а когда разлетались во все стороны обломки и рассеивался дым, ему-то самому результат казался довольно жалким: глыба-другая пустой породы... и его поражало, что все восхищались так, словно он добыл тонну-другую чистого золота. Каждое его слово приводило слушателей в восторг и вызывало шумные похвалы; ему случалось невольно подслушать, как иные уверяли, что он человек блестящего ума, - это говорили чаще всего девицы на выданье и их мамаши. Оказалось, в городе повторяют кое-какие его удачные словечки. Когда Вашингтону приходилось что-нибудь такое услышать, он запоминал это изречение и дома, без свидетелей, пытался разобраться: что же тут хорошего? На первых порах ему казалось, что и попугай может сказать не глупее; но постепенно он стал думать, что, пожалуй, недооценивает себя, - и после этого стал анализировать свои остроты уже не без удовольствия и находил в них блеск, которого, как видно, в былые времена просто не замечал; он старался запомнить острое словечко и не упускал случая щегольнуть им перед новыми слушателями. Вскоре у него накопился изрядный запас таких блестящих изречений, - тогда он стал довольствоваться тем, что повторял их, не изобретая новых, чтобы не повредить своей репутации какой-нибудь неудачной выдумкой.

В гостях, на балах и обедах Вашингтону вечно нахваливали, а то и навязывали на попечение каких-то молодых девиц, и он начал опасаться, что его умышленно преследуют; с тех пор он уже не мог наслаждаться светскими увеселениями: его непрестанно мучил страх перед женскими кознями и ловушками. Стоило ему уделить какой-нибудь девице хоть каплю внимания, какого требует простая вежливость, и его тотчас объявляли женихом, - это приводило Вашингтона в отчаяние. Иные из таких сообщений попадали в газеты, и ему то и дело приходилось писать Луизе, что все это ложь и что она должна верить в него, не обращать внимания на сплетни и не огорчаться из-за них.

Вашингтон, как и все вокруг, даже не подозревал, что в воздухе носится великое богатство и, по всей видимости, готово свалиться на их семью. Лора не пожелала ничего ему объяснить. Она сказала только:

– Имей терпенье. Подожди. Сам увидишь.

– Но когда же, Лора?

– Я думаю, ждать не так уж долго.

– А почему ты так думаешь?

– У меня есть основания, и серьезные. Ты только жди, имей терпенье.

– И мы будем так богаты, как говорят?

– А что говорят?

– О, называют громадную сумму. Миллионы!

– Да, это будут большие деньги.

– А сколько, Лора? Неужели правда миллионы?

– Да, пожалуй что и так. Это и правда будут миллионы. Ну, теперь ты доволен?

– Просто в восторге! Ждать я умею. Я терпеливый, очень даже терпеливый. Один раз я чуть было не продал нашу землю за двадцать тысяч долларов, в другой раз - за тридцать тысяч, потом за семь тысяч, и еще раз - за сорок; но всегда что-то подсказывало мне, что продавать не надо. Какого бы я свалял дурака, если бы продал ее за такие жалкие гроши! Мы ведь разбогатеем на земле, правда, Лора? Неужели ты мне даже этого не можешь сказать?

– Нет, отчего же, могу. На земле, конечно. Но только смотри, никому ни полслова, что ты узнал это от меня. Вообще не упоминай обо мне в связи с этой землей, Вашингтон.

– Ладно, не буду. Миллионы! Вот здорово. Я, пожалуй, присмотрел бы участок и построил дом... хороший участок, чтобы был и сад, и аллеи, и все такое. Сегодня же и присмотрю. И заодно потолкую с архитектором, пускай принимается за план. Никаких денег не пожалею, пусть это будет самый прекрасный дом на свете...
– Вашингтон помолчал, не замечая, что Лора улыбается, потом прибавил: - Как по-твоему, Лора, чем облицевать главный холл - цветными изразцами или просто деревянными панелями пооригинальнее?

Лора от души рассмеялась, - давно уже никто не слышал от нее такого смеха; впервые за много месяцев перед Вашингтоном была прежняя Лора.

– А ты все такой же, Вашингтон, ни капельки не изменился, - сказала она.
– Только деньги где-то замаячили, еще первого доллара в глаза не видать, а ты уже заранее начинаешь швыряться ими направо и налево!

Она поцеловала брата, пожелала ему доброй ночи и ушла, а он, если можно так выразиться, по уши погрузился в блаженные грезы.

Проводив сестру, Вашингтон поднялся и два часа подряд в лихорадочном волнении шагал из угла в угол, а к тому времени, как он снова сел, он успел жениться на Луизе, построить дом, обзавестись семейством, женить сыновей и выдать замуж дочек, потратить свыше восьмисот тысяч долларов на одни только предметы роскоши - и умереть, оставив состояние в двенадцать миллионов.

ГЛАВА IV

КАК ОБЕСПЕЧИВАЮТ БОЛЬШИНСТВО

"Mi-x-in tzakcaamah, x-in tzakco lobch chirech nu zaki

caam, nu zaki colo... nu chincu, nu galgab, nu

zalmet..."

"Rabinal Achi"*

______________

* "Я расставила ему сети и поймала его, я захватила и связала его моими сверкающими тенетами, моим белоснежным арканом, моими кандалами чеканного золота, и кольцами, и всеми моими чарами..." - "Рабинал-Ачи" (на языке киче).

Chascus hom a sas palmas deves se meteys viradas*

______________

* Всяк себе первому друг (старофранц.).

Лора спустилась по лестнице, постучалась в дверь кабинета и, не дожидаясь позволения, вошла. Сенатор Дилуорти был один - он держал перед собою вверх ногами раскрытую библию. Лора улыбнулась и, забыв, что она теперь светская дама, сказала как в Хоукае:

– Это я, а вы думали - кто?

– А, входите, садитесь!
– сенатор закрыл и отложил книгу.
– Я как раз хотел с вами поговорить. Пора комиссии доложить о проделанной работе.