– Но каков же, по-вашему, выход? Вы что, считаете, что следует послать детектор за пределы атмосферы?

– Какой в том прок? Создайте прибор такого масштаба, какие стоят в ваших контейнерах, и поместите его над атмосферой - ему надо пробыть там десятки лет, прежде чем он обнаружит хотя бы одну частицу той энергии, о которой мы с вами говорим. Нет, земная атмосфера пока еще наш лучший детектор.

– Тогда как быть с вашим методом, который вы сами вчера предлагали?

– Ну, об этом можно подумать, - сказал Ник небрежно.
– Пока ведь это только наметки, набросок идеи.

От удивления Гончаров даже рассмеялся.

– И вы говорите таким безразличным тоном о том, что вчера еще заставило вас так разволноваться?

– А разве у меня безразличный тон?
– спросил Ник. Он задумался на секунду.
– Быть может, это вот почему мне кажется, что отныне у меня будет множество всяческих идей. Помните, я говорил вам в Москве, с какими надеждами я сюда ехал, и вот они сбылись, и теперь я жду не дождусь, когда наконец вернусь домой и примусь за работу. Наконец-то это случилось!

– Да, я тоже так думаю, - медленно проговорил Гончаров.
– Геловани это правильно заметил. Теперь вы именно тот человек, которого я с самого начала ожидал встретить. Но знаете, даже если вы не ошибаетесь, все-таки одной интуиции тут мало.
– Он слегка улыбнулся.
– Я не могу сослаться на вашу интуицию в оправдание всех тех перестроек в планах, дополнительных расходов я изменений сроков, которые оказались необходимы. Я должен вернуться в Москву с конкретными результатами, каковы бы они ни были. Предположим, что вы правы, - тем не менее я хочу доказать, что, как бы ни был ограничен существующий метод при опытах с потоками частиц высокой энергии, мои подсчеты во всяком случае правильны в пределах возможностей этого метода.

Ник вспомнил про тех, кто оказался бы очень доволен, узнав, что Гончаров ошибался. Очевидно, эти люди пришли сейчас на ум и Гончарову.

– Но тут не может быть никаких сомнений, - уговаривал его Ник.
– Если вы докажете, что мы достигли пределов надежности существующего метода и что теперь требуются иные, новые методы, то это само по себе уже очень важно. К чему бы ни привел этот ваш эксперимент, все равно выводы непременно представят интерес.

Гончаров кивнул, но как-то рассеянно, потому что ему вдруг пришло в голову нечто в данный момент более важное. Присутствие Ника все это время было для него заботой, обузой, постоянной помехой, но теперь избавление, о котором он мечтал, пришло и неожиданно, и совсем не так, как он это представлял себе. Его растерянный взгляд выражал одно: "Все получилось что-то уж очень скоро", но вслух он сказал только:

– Ну, а теперь?

И в голосе его слышалось беспомощное недоумение.

– А теперь?
– повторил за ним Ник.
– Я сделал все, что собирался здесь сделать...
– Он не договорил, потому что тоже вдруг почувствовал волнение: сейчас он расстанется с Гончаровым, как раз тогда, когда, собственно, только начинается их дружба. И хотя потом они, конечно, будут обмениваться письмами, было бы ложью уверять себя, что прощаются они ненадолго и что вскоре предстоит новая встреча. Как знать, быть может, так оно и будет, но, конечно, не исключено и то, что встретиться им уже больше не доведется. Приходилось помнить, кто они и каково время, в которое они живут, Это время и решит, как и где пройдет оставшийся каждому из них отрезок жизни. Там, внизу, их ждала действительность, то, чему суждено было свершиться, а здесь, наверху, только самая лучшая, самая приятная возможность этого будущего, то, что могло бы и чему следовало бы произойти...

– Если через год у нас состоится съезд физиков, вы приедете?
– спросил Гончаров.

– Если смогу, - ответил Ник.
– И у нас в Вашингтоне созывается ежегодная наша зимняя конференция. Как вы, смогли бы попасть к нам?

– Тоже буду пытаться, - сказал Гончаров.
– Но знаете, Ник...

– Знаю.

Ник взял руку друга и, поддавшись порыву, сжал ее обеими руками: жест, который он позволил себе впервые в жизни, потому что открытое выражение чувств всегда слишком волновало его - легче было спрятаться под маской отчуждения и сдержанности. Но он был уверен, что Гончаров его понял. Ник молчал не потому, что ему нечего было сказать, но потому, что в их отношениях было то большое и значительное, чего нельзя было умалять словами.

Валя была у себя в комнате, укладывала вещи в потрепанный чемодан, раскрытый на постели. У Ника мелькнула мысль, что, быть может, именно этот чемодан ее мать более пятнадцати лет назад во время эвакуации возила с собой в сибирскую деревню.

Валя быстро подняла глаза, увидела Ника, стоявшего на пороге, и продолжала укладываться.

– Через несколько часов пойдет вниз вездеход встречать машины с вещами и продуктами, - объяснила Валя.
– Я хочу попросить у Мити разрешения воспользоваться попутной машиной - я хочу уехать, вернуться в Москву, к своей работе. Я знаю, он мне позволит.

– Гончаров и не упоминал, что вездеход пойдет вниз так скоро, - сказал Ник.
– Ну, мне немного нужно времени, чтобы собраться.

Валя замерла, держа в руках наполовину сложенное темно-красное шерстяное платье.

– Разве ты... Я не знала, что ты собираешься ехать.

– Ты хочешь сказать, что решила ехать одна, без меня?

Она опустила руки, и платье упало на кровать.

– Мой отъезд никак не связан с тобой. Ник. Моя работа кончена, делать мне здесь больше решительно нечего.