— Как всегда и бывает, — сказал адмирал. — Безусловно, их наносили со страстью и рвением. Всего девять: одна в шее, остальные в голове. Смертельной могла оказаться любая.

— Какой позор! Для испанца он был симпатичным мужчиной.

— Теперь уже нет. Когда мы его выловили — вблизи сточной канавы, — от его обаяния уже почти ничего не осталось.

— Мы лишь мехи, полные крови, связанные и одушевленные словом Всемогущего (благословенно имя Его), — нараспев проговорил равви Мегиллах, как будто бы адмирал не знал этой простейшей истины.

Прекратив изучать крышку стола, Солово поглядел на равви.

— Я не узнаю цитаты, — заметил он с интересом.

— Моя собственная, адмирал.

— Как жаль: составленная христианином, она бы заслуживала публикации.

Мегиллах пожал плечами с достойным зависти безразличием к подобным соображениям.

— А слуга герцога Хуана может что-либо сказать о несчастье?

— Он умирает, — Солово мягко улыбнулся, — однако не может смириться с этим фактором. Стараясь заслужить свою земную награду, он ничего не говорит и ничего не помнит. Даже ярость его святейшества не смогла разбудить его память.

— Пытка? — предложил равви.

— Она убьет его за какие-то минуты. Увы, его святейшество лишен какого-бы то ни было воображения в этой области, а я чересчур брезглив, чтобы выступать с предложениями, которые могли бы поправить дело.

— А что слышно о человеке в маске, адмирал. Его обнаружили?

— Исчез, равви, словно бы и не существовал. Его не знают в мире людей.

— Так вот вам и преступник! — улыбнулся равви Мегиллах, радуясь, что может оказать помощь.

— Но нам нужен оружейник, который сделал кинжал, — Солово качнул седой головой. — Папа хочет видеть не оружие, а того, кто направил его… не убийцу, а его патрона.

— Он хочет чересчур многого, — заметил равви Мегиллах с удивлением. Но если папа чего-то хочет, его желание будет исполнено. — Как глава гетто, равви обладал достаточными и скорбными доказательствами этого правила, невзирая на недолгое пребывание на этом посту.

— Или это, или нечто не менее приемлемое. К сожалению, то, чем я сейчас располагаю, совершенно не устраивает его святейшество — как и меня самого.

— Но у вас есть преступник! — воскликнул Мегиллах.

— О да, — адмирал Солово улыбнулся в третий или четвертый раз за вечер (должно быть, рекорд). — Скажем так, — подумал он вслух, — можно переговорить кое с кем.

— Благодарю вас за согласие побеседовать, — сказал Чезаре Борджиа, — и за проявленную при этом сдержанность.

Солово поклонился, с изяществом принимая благодарность.

— Не хотите ли подкрепиться, адмирал?

— Едва ли, милорд.

— Вы можете не бояться отравы, адмирал. Не следует преувеличивать моего коварства.

— Как и моего стремления к отравленному питью, мой господин. К тому же мое устранение не даст вам сейчас никаких преимуществ.

Чезаре Борджиа, протонотарий, казначей Картахенского кафедрального собора, епископ Памплоны, архиепископ Валенсии и кардинал-дьякон церкви Санта-Мария Нуова, сидел неподвижно, спокойно прокручивая какие-то мысли в сверхнизкотемпературной вычислительной машине, которую сделал из своего ума.

— Ах да, — заметил он к месту, — вспомнил теперь: вы же стоик, разве не так?

Адмирал Солово знаком дал понять свое безразличие к этому или какому угодно другому определению.

— Если этот ярлык выделяет меня среди других следователей его святейшества, я рад этому, — заметил он. — Однако и вам нетрудно удостоиться подобного определения (если вы простите меня) от всякого, кто захочет обратить внимание на ваше непременное черное одеяние.

Чезаре улыбнулся.

— Пожалуй, прощу. Я признаю связь. Самоконтроль, присущий вашей философии, дает известные преимущества, но причины моего выбора одежды куда глубже.

— Как и моя философия, — парировал Солово.

Чезаре резко изменил направление наступления, чем позже сделал себя знаменитым на поле битвы.

— И насколько же глубоко зашло ваше нынешнее расследование, адмирал? спросил он.

— Реки глубоки, горы высоки, синьор, — ответил Солово. — Однако о подобных вещах я бы не стал говорить в отсутствие его святейшества и самых близких его родственников.

— Не обращайте внимания на Микелотто, — проговорил Чезаре, показывая на смуглого мужчину, облаченного в подобный же траур и сидевшего рядом с ним. — Он мой: я верю ему и в жизни, и в смерти.

Адмирал Солово поглядел на Микелотто, и длинноволосый объемистый приспешник вежливо склонил голову. Широкие и невинные глаза делали его непохожим на убийцу, что наверняка давало ему известное преимущество.

— Очень хорошо, — сказал Солово. — Я могу известить вас, что мое расследование завершено, отчет подготовлен, составлены предварительные выводы.

— И будет непоправимой бедой, если вы досрочно представите эти соображения кому-нибудь еще, кроме его святейшества папы?

— Безусловно, да.