Возник единственный в истории случай: состоявшееся заседание русского парламента было, по-видимому, "высочайше повелено" _полагать_небывшим_. Стенограммы его - об этом тоже, очевидно, запрещено было упоминать подверглись уничтожению в присутствии особо - уполномоченных чинов министерства внутренних дел. Всё было затерто как гуммиластиком.

В думе 12-го, совершенно случайно, только лишь в качестве кавалеров при знакомых дамах, присутствовали два представителя аккредитованного при Санкт-Петербургском дворе дипломатического корпуса - фигуры далеко не первого ранга - военный атташе Аргентины го сподин Энрико Флисс и морской атташе Великобритании Гарольд Гренфельд. На следующее утро обоих навестил вот уж сейчас не упомню, кто тогда был мининделом - уже Сазонов иди еще Извольский?
– кто-то из самых высших лиц. Побеседовав с обоими, сановник и сам убедился, и их убедил без труда, что при создавшемся положении единственная возможная политика для всех - хранить гробовое молчание обо всем, что они видели, слышали, и - главное!
– что сами говорили и делали вчера. Это было строго выполнено всеми участниками.

После этого фантастическое - состоявшееся, но никогда не бывшее заседание Государственной думы от 12 мая одиннадцатого года навеки ушло в небытие.

Сами сообразите: какие можно сделать заключения по этому поводу? Что могло произойти в думе? В повестке не значилось пунктов, требовавших "закрытых дверей", речи не шло ни о "государственных тайнах", ни о морских программах, ни о реорганизации армии. А те м не менее стряслось что-то такое, что лишило языка всех_решительно_депутатов_всех_до_единой_ партий и фракций думы. Значит, произошло нечто, в чем каждый ощущал себя если не виновником, то соучастником, и причин чего он никак не мог даже самому себе объяснить. Во всех других случаях, разумеется, Марков или Пуришкевич никак не упустили бы сообщить о том, что стряслось с Гегечкори или Чхеидзе; точно так же - любой кадет не утаил бы ничего скандального, если бы оно было сотворено "крайним правым". Но, видимо, в _этом_ случае даже самые длинные языки укоротились...

Это могло означать одно: сами участники заседания не в состоянии были найти причину случившемуся с ними со всеми. Оно и естественно: причину эту знали только мы. Имя ей было ВЕНЦЕСЛАО ШИШКИН, БАККАЛАУРО!

Вот как это всё у него получилось.

Восьмого или девятого мая по какому-то поводу у нас в квартире не осталось никого, кроме Палаши. Она-то вечером и передала мне записку от Шишкина: он приходил, никого не застал и ушел недовольный.

На сей раз Шишкин писал на какой-то дамской раздушенной бумаге с игривыми рисуночками вверху; писал он огрызком химического карандаша и, как всегда, по-русски, но латинскими литерами и с собственной орфографией:

"Дорогой Павлик, - писал он, - nastupajut rechitelnye dni! Ja bezumno zaniat, vibratca k vam nie smogu. V to ge vremia vy mnie neobhodimy. В четверг двенадцатого состоится очередное заседание думы. Предполагается резкое выступление Шингарева - неважно о ч ем. Отвечать должен, кажется, Марков-Валяй, опять-таки - наплевать. Важно, что там буду Я. Ты понимаешь, что это значит?!

Мне надоело ждать: покажу когти, и они станут поворотливее. К черту положение просителя; у меня есть все основания диктовать свою волю. Дураки сорвали мне умно задуманный опыт в Техноложке; всё было должно идти не так; век живи, век учись, - сам виноват. Неважно: дума исправит дело. Кстати, я создал бесцветный и лишенный запаха вариант.

Не сомневаюсь в успехе. Тем не менее: ты наймешь на часы таксомотор и будешь держать его с часа до четырех у подъезда дома 37 по Таврической. Это - угловой дом, по Тверской он - 2. Мотор должен быть наготове. Сергеев мотор не пригоден: слишком заметен. Ты - рядом с шофером. Я прибегну к твоей помощи лишь в крайнем случае. Если всё кончится по плану, как только разъезд из дворца придет к концу, - поезжай домой не ожидая меня. Ja zajavlius priamo na Mogajskuju i my potorgestvujem cort voz'mi!"

Privet vsem! Tvoj Venceslao

Был там и постскриптум, тоже латиницей: "Не пытайтесь мешать мне, хорошего ничего не получится".

Вот видите как? Он ни о чем не просил - он приказывал. Он не сомневался в нашем повиновении и был прав. Мы долго спорили, шумели, возмущались, а ведь сделали, как он велел: мы были в безвыходном положении. Ну как же? Пойти, сообщить властям предержащим? Мы же как-никак русские студенты...

Четверг тот выдался тихим, теплым, безветренным и влажноватым. Бывают в Питере такие дни: весна идет-идет, да вдруг задумается: "А что же это, мол, я делаю? Не рано ли?" От мостовых и стен веяло душной сыростью, пахло "топью блат". На западе, над заливом, как будто собиралась гроза...

Точно в час дня я на таксомоторе занял предписанную позицию. Место оказалось приметное: в этом самом доме на верхнем этаже помещалась квартира поэта Вячеслава Иванова, знаменитая "Башня"; баккалауро все продумал: машина у такого подъезда не должна была привлечь внимания. Шофера же подобрал я сам - мрачного, ко всему, кроме чаевых, равнодушного субъекта. Уткнув нос в кашне, он немедленно заснул, я же занялся какой-то книгой, всё время поглядывая на часы.

Я не знал, когда начинаются, когда кончаются думские бдения, - кого из нас это интересовало? Время тянулось еле-еле... Наконец впереди на Шпалерной замелькали взад-вперед автомобили: дело идет к концу? Никогда не случалось мне выполнять подобные задания, я насторожился. Но... четверть часа, сорок минут, час... Движение стихло. Венцеслао не появился. А в то же время мне стало казаться, что там, внутри дворца, произошло что-то чрезвычайное...

С Тверской пришел на рысях полуэскадрон конных городовых. Они проскакали мимо меня и вдруг быстро окружили дворец: два всадника, спустя минуты, оказались даже в саду, за его решеткой... Один остановился саженях в двадцати впереди меня; буланая сытая кобыл ка его приплясывала, переступая красивыми ногами; седок хмуро поглядывал туда-сюда... Венцеслао не было.

Потом туда же, к дворцу, торопливо прокатилось несколько карет скорой помощи, - убогие, с красными крестами... Что такое?... Прошло еще некоторое время, и вот ручеек людей в штатском - пешком, извозчиков туда, что ли, не пропустили?
– двинулся и по Шпалер ной и по Таврической... Да, это были, безусловно, депутаты думы - "чистая публика", в котелках, в мягких фетровых шляпах. Могли среди них быть и посетители "гостевых лож", и журналисты... Странно: никто из них не ехал ни на чем: все они торопливо шли - те порознь, эти - маленькими группками, в какомто странном возбуждении, то непривычно громко разговаривая, то хватая друг друга за пуговицы, то как бы со страхом шарахаясь друг от друга... Нет, это ничуть не было похоже ни на какой обычный думский политический скандал; это _очень_походило_на_... Но его-то, Венцеслао-то, не было!