– Учитель он!
– сказали унтеру.
– А делать умеет все, может дом построить, может священника заменить.

Увидев, что унтер напряженно молчит, силясь понять, что же за человек перед ним и как это можно непосвященному попа заменять, люди неторопливо стали пояснять, чередуясь в рассказе, как бы помогая друг другу, а иногда и в один голос:

– Священников много по Сербии ходит без дела.

1. Черногорию.

Семинарии окончат и... в плотники. А то и в портные!
– говорили они. Когда потребуется подешевле пошить одежу или починить крышу, решают: "Надо кликнуть попа!" Из попов иной стесняется, иной привычен. Мужчин много у них лишних, служивых да бездомных. Раньше в янычары мальчиков отсылали, теперь на работу в порты шлют. Так и Петро. Кем не был, где не бывал... В России есть, слыхать, "казаки-бродники", что кочуют по степям, вот и Петро наш такой!

– А сейчас где?
– поинтересовался унтер.

– В Варне. С болгарами живет. У турок кого не найдешь, служивый, - и черкесов, и некрасовских казаков1, и греков...

– Родом-то?..

Унтер все еще недопонимал, как же оказался Петро здесь. Бродягой не назовешь, и на все руки мастер, а все же откуда такой? В России как будто только беглые из крепостных - люди такой странной судьбы.

– Откуплен я, служивый. С малолетства по людям, потом пешком все Черноморье исходил. О родителях не спрашивай, а родился в Шумадии, в лесах, меж реками Тимаком и Дриною.

– Откуплен!
– повторил унтер, соображая, что это значит, и боясь обидеть своим неведением.

– Ну да, тоже значит купили мальчиком...

Уптср смущенно вздохнул и понурился. Приверженный порядку, хотя и наслышанный о несправедливостях на земле, не сознавая почему, хотел он сейчас видеть в своем официальном проводнике, в новом знакомце, человека благополучного, устроенного в жизни.

Так разговаривая, они отвлеклись от самого печального для себя - от того, что над ними и впредь неведомо до каких пор властвовать туркам, и все мысли их обратились теперь на того, кто был прислан сюда Нахимовым. Они знали наперечет, какие корабли у турок, слышали от турецких матросов о Нахимове, слышали не так много, но то, что передавали им о русском адмирале, отвечало самым заветным представлениям их о другом русском, невиданно простом и вместе с тем великом человеке - о Суворове.

1 Казаки, ушедшие в Турцию с атаманом Некрасовым после Булавинского мятежа.

– Счастливый ты, - сказал Петро унтеру.-За что тeбe счастье такое, небось и дома у тебя хорошо? Сам адмирал с тобой разговаривает, а у турок паша на людей не смотрит! Ждут тебя, верят тебе! Никого за тобой вдогонку не шлют, одного посылают. И чин у тебя мал, а вот ведь какое тебе доверие!

– Идти мне пора!
– тихо сказал унтер.
– Лодка моя на берегу, и страшно - вдруг корабли далеко уйдут. Будто и не стреляют больше!

– А с нами поужинать?
– предложил было Петро, но унтера поддержали:

– Надо ему. Поздно! И от нас он небось теперь адмиралу весть несет. Не с пустыми руками.

Унтер растроганно молчал. Втайне он думал, что все сказанное крестьянами никак не будет в новинку Павлу Степановичу и не заслуживает его внимания. Но признаться им в этом не мог.

Провожали унтера сосредоточенно и чинно. Шли строем, приосанившись, держа ружье на плече, соблюдая старшинство: молодые сзади, старики впереди. Довели унтера до берега, тут же, не найдя оставленного унтером кияка, приволокли рыбацкую лодку и долго напутственно кричали ему, пока, водрузив белый флаг на корме и уверенно работая веслами, не скрылся он за волной.

Небо грозовело, и осеннее холодное течение вод стремительно несло мимо берега черные останки кораблей, как в половодье разбитые плоты. Паруса, ясно видные теперь унтеру, закрывали даль, и было в их недвижности что-то от туч, собиравшихся на горизонте, словно там опять зарождалась только что отгремевшая буря. Скалистый камень на берегу был дик, огромен, за ним прятались жасминные заросли, дальше никли к земле дома с садами, исторгая растерянный петушиный крик, блеяние коз. Город скрывался из глаз, как бы сливаясь с морем. На мели, в излучине бухты, как большой ворон, раскинувший крылья, дотлевал задавленный собственными парусами "Рафаил" - когда-то русский, плененный турками корабль. Унтер знал, что командир его был разжалован с запрещением жениться, дабы не было потомства от труса, а сам "Рафаил" императорским наказом подлежал сожжению. Радуясь свершившемуся, унтер оставил на минуту весла, снял фуражку и степенно перекрестился. Сумрак сгущался, как бы пригибая лодку к воде, но стена парусов становилась будто все ближе... Унтер уже мог различать корабли и, в великой, поднимающей дух радости, все сильнее греб, равняясь по одному, самому ближнему кораблю, оказавшемуся "Силистрией".

Прошло не менее часа, однако, пока выбившийся из сил унтер был поднят на адмиральский корабль. Коротко доложив о себе, он добрел, пошатываясь, до кормы и повалился спать на кучу каких-то шинелей и полусожженных парусов, еще хранивших запах сражения-дыма и гари.

Унтера разбудили, когда над морем уже поднимался рассвет. Проснувшись и привычно уловив резкий посвист ветра, он догадался по нему, с какой скоростью несется корабль. Вскочил и увидел возле себя адмирала. Сутулясь и ласково вглядываясь в лицо Погорельского, адмирал сказал:

– Ничего, братец, ничего!.. Сейчас спать будешь. Расскажи, кого видел в Синопе?

И, выслушав Погорельского, переспросил о крестьянах, провожавших моряка:

– Кто они? Откуда? Фамилии?

– Не записал, ваше превосходительство, ни к чему было...

– Как же ты, Погорельский, друзей своих не запомнил?

– На лицо многих помню, ваше превосходительство. Будет, говорят, война с Англией - пусть корабль за нами придет. Добровольцев-де найдется много. А Сербия свой пришлет. Но ведь мало ли что люди скажут... Куда там за ними посылать корабль?
– усмехнулся унтер.