Вверху показалась Варя с бутылкой водки и связкой бананов. Она приветственно замахала рукой.

— Погоди, батя, сейчас выпьем и поговорим. У меня сестра шибко умная, оттого и мается. Ты бы ей прочистил мозги.

Лицо у мужичка передернулось.

— Ты вот что, девка, — сказал он, почему-то засуетившись, и полез в сумку с пустыми бутылками, а потом неловко сунул Марии увесистый пакет. Сейчас дождь будет. Мы потом поговорим. А сестре твоей жизнь мозги прочистит. Ты с ней подели все по-честному. Больше пока нету. Но все равно. — Он поморщился. — Вы это… посмотрите там, сколько кому надо, и не ссорьтесь, пожалуйста. Держитесь друг за дружку. Сейчас без этого никуда.

— Ну вот не успела я… — начала было Варя и остолбенела, глядя, как Мария, слюнявя, пересчитывает и разглядывает на свет стодолларовые купюры, а по бульвару в сторону Трубной, размахивая руками, улепетывает, точно пловец, маленький человек с большой сумкой.

Неожиданно над головой у сестер громыхнуло, хлынул дождь, стало темно, Варя бросилась следом за мужичком, бананы рассыпались, водка упала на асфальт, но не разбилась, а покатилась, обгоняя коренную москвичку. Бульвар раскачивался, как палуба в шторм. Но догнать человечка Варя не успела. Бутылка вылетела на Трубную и успела проскочить, а дорогу Варе перегородил троллейбус. Она остановилась, рогатая машина, обдав девушку брызгами, проехала метров пятьдесят и притормозила в неположенном месте. Мужичок, которого молодая женщина уже почти настигла, запрыгнул в открывшиеся на ходу двери, и Варя осталась одна в бушующем потоке мутной грозовой воды.

Она была не единственным человеком, преследовавшим пассажира тридцать первого троллейбуса. Старенькая зеленая «пятерка» тронулась с места и поехала по Страстному бульвару вслед за движущейся моделью исторического динозавра, которую собирались поставить в девяносто первом году во дворе музея Революции, но вместо нее поставили другой троллейбус, развернутый другими демонстрантами позднее и в другом месте. Пожилой водитель легендарного троллейбуса был втайне этому рад. Он любил свою машину и представить, что она будет без пользы ржаветь, ему было больно. Машина должна ездить, а не ржаветь. Он так и не вышел на пенсию, хотя давно уже собирался это сделать, продолжал ездить от Лубянки до Лужников и сразу же узнал маленького бородатого человека, махнувшего ему рукой на Трубной, точно не троллейбус это был, а такси.

— Талончик один, пожалуйста.

— Ветеранам революции бесплатно.

Пассажир покраснел, а преследуемый «пятеркой» под проливным дождем троллейбус миновал Цветной бульвар, Петровку, памятник Высоцкому, больницу в старинной усадьбе, пересек Тверскую и дальше покатил по летней Москве. Зеленая машина не отставала и не высовывалась вперед, она нырнула вслед за троллейбусом в тоннель под Калининским проспектом, где воды набралось уже с полметра, и встала. Троллейбус двинулся дальше, а пассажиры легкового автомобиля отчаянно и беспомощно смотрели, как их заливает. Они принялись яростно названивать по телефону, которым была оборудована машина, потом чертыхнулись, открыли дверь и, загребая руками, рванули вверх по тоннелю, бросив несчастный автомобиль.

Меж тем человек с авоськой вышел на ближайшей остановке. По переулку от бульвара он пошел не оглядываясь, потом свернул налево в церковь Апостола Филиппа. Маленький человек постоял на службе, где на ектиньи поминали сразу двух патриархов — иерусалимского и русского, написал две записки — одну за здравие, другую за упокой, которые впоследствии были изъяты и тщательно изучены; он поставил свечи и приложился к иконе Николая Чудотворца в правом приделе, подошел к помазанию к старенькому глуховатому батюшке, и у людей, которые его поджидали, уже начало иссякать терпение. Потом объект вышел из храма и двинулся по улице Аксакова до пересечения с Гагаринским переулком. В небольшом магазине на углу он взял бутылку водки и побрел в сторону высотного здания на Смоленской. Дошел до улицы Веснина, повернул направо, миновал итальянское и чилийское посольства, Чистым переулком мимо резиденции Патриарха вышел на Пречистенку и завернул в редакцию журнала «Испанская Америка», где несмотря на поздний час сидели люди, которых наблюдатели за маленьким человеком потревожить не решились.

При появлении нового персонажа все задвигали стульями, стали его обнимать, трясти за плечи, наливать чаю, водки, виски и коньяку и расспрашивать про последнюю экспедицию в Перу. Маленький человек отвечал сначала неохотно и скованно, но потом оттаял, расслабился, выпил и повеселел.

Самый закрытый в Москве клуб паралингвистов при «Испанской Америке» был единственным заведением, куда было разрешено приходить Ивану Андреевичу Бенедиктову после его самоубийства, и он старался не пропускать этих встреч. Тут многие проживали вторую, а то и третью жизни, путались в собственных именах и биографиях, меняли внешность и привычки, имели прижизненные могильные плиты и лишь в этом здании могли скинуть на несколько часов лягушачью шкуру и положить ее посушиться подле камина. У каждого здесь был свой любимый напиток и любимое кушанье, своя марка сигарет или сигар. Паралингвисты играли в самые хитрые и увлекательные карточные игры, бросали кости, вспоминали иностранные тюрьмы, публичные дома, рестораны, женщин всех цветов кожи и о печальном не говорили. Зачем печальное, если в жизни так много хорошего, а уж они-то это знали как никто другой. Но год от года их разговоры становились все более грустными, даже в картах реже приходило много козырей, не случалось ни красивых мизеров, ни больших шлемов, не радовали женщины, и одна унылая тема сквозила в их речах: за что настала такая жизнь и где они прокололись? Старички топили камин и вполголоса обсуждали пророчества о скором конце клуба покойного Карла Артуровича Сикориса, которого одни любили, а другие терпеть не могли, но спорили о нем и несколько лет спустя после его таинственной смерти и скандальных похорон.

Из института расходились поздно вечером. Большинство жили в домах неподалеку, писали мемуары, встречались с рабочей молодежью и сокрушались, что их профессия становится вымирающей.

— В школы надо идти, в школы, — говорил им в последний свой приход в «Америку» папа Карл. — Паралингвистами становятся в детстве или не становятся никогда.

Они послушно кивали, но никуда не шли.

— А ты как, Ваня? — спросил Бенедиктова восьмидесятипятилетний свежий дедок Василий Васильевич Богач, отсидевший пятнадцать лет на Колыме за провал войны в Испании и не потерявший любви к женскому полу, из-за которой когда-то в Андалусии и погорел.

— Деньги у меня сегодня гикнулись, дядя Базиль.

— Ты что же, Ваня, дурачок?

— Получается, что дурачок, — согласился Иван Андреевич.

Они дошли до Дома ученых, простились, Богач зашагал на Сивцев Вражек, насвистывая арию из «Дамы с камелиями» и думая о симпатичной сорокалетней разведенке, которая должна была его сегодня навестить, а Бенедиктов двинулся в сторону Кремля, когда наконец его преследователи себя обнаружили и он увидел знакомую рыжую физиономию.

— Садитесь, Иван Андреевич, подбросим куда прикажете. — стажер открыл тронутую ржавчиной дверцу автомобиля, но Бенедиктов продолжал идти в своем привычном ритме физического тела, которое совершает идеально равномерное движение и ни от чего не зависит.