— Вы не выполнили своих обязательств, — буркнул он хмуро.

— Мы и сами ничего не получаем, — пожал плечами стажер. — На каких машинах за вами гоняемся, видали? А что до обязательств, то вы не выполнили своих. Сепульведа остался жив.

— Я никого в жизни не убивал.

— Никто и не говорит, что вы должны убивать. Есть другие способы.

— Я в эти игры не играю, — рявкнул Бенедиктов, — я академический ученый, а не какая-нибудь шантрапа. И не смейте меня больше искать!

Денег, которые получили сестры на Рождественском бульваре, должно было хватить на несколько лет. В Последнем переулке расслабились, обновили гардероб, купили новый холодильник и стиральную машину, сделали ремонт, вставили сейфовую дверь и новые зубы Любови Петровне. Варя поначалу боялась, что мать откажется брать не заработанные честным трудом, появившиеся невесть откуда зеленые деньги, сошлется на скорый Армагеддон, но Елена Викторовна отнеслась к известию о таинственном незнакомце, который спас Марию от выселения из рижской квартиры, да еще кое-что обломилось от его щедрого подарка московской сестре, совершенно спокойно.

— Я знаю, чьи это деньги, — сказала она, расчесывая густые светлые волосы, и в глазах у нее промелькнуло такое выражение, что Варя подумала: а мама еще ничего, главное, женское в ней, которое так восхищало дочку в детстве и казалось ей недоступным, не умерло, как бедная профессорша его ни умерщвляла. — Я никогда не верила в то, что он погиб.

— Он что, по-твоему, заговоренный?

— Когда я его видела в последний раз, он сказал мне, что если я услышу о его самоубийстве, то верить этому не должна. Какая угодно смерть, только не эта.

У Вари даже дыхание перехватило.

— И ты никогда не пыталась его найти? И ничего не сказала мне?

— Что я могла сказать тебе о человеке, который отказался признать тебя своей дочерью и едва не угробил? — пожала плечами мать.

— Папа здесь ни при чем.

— Ему всегда было лишь до себя.

— Неправда!

— К сожалению, правда, — вздохнула профессорша и закурила. — Одно время я тоже думала, что он необыкновенный человек, ну только, может быть, невезучий, а потом поняла, что он маргинал. И вся его дурацкая нескладная жизнь со всеми этими приключениями и перестрелками произошла от чудовищного недорослизма и стремления свою маргинальность скрыть. Комплекс маленького, не уверенного в себе человечка, который готов что угодно придумать, только бы избежать обычной жизни, потому что она труднее всего. Я уверена, что он и от тебя отказался, потому что не хотел становиться папашей и стирать пеленки. И от второй жены потому же ушел. И от третьей, и от четвертой уйдет. Это даже не характер, Варя, это диагноз, болезнь, род сумасшествия. Не приведи тебе Господь такого человека встретить.

— Ты так говоришь, потому что любишь его. И всегда любила, — выкрикнула Варя дрожащим голосом. — А с другим тебе было бы скучно!

— Да ты совсем еще глупенькая, — пробормотала Елена Викторовна с досадой. — И когда ты только вырастешь?

А толстая пачка, помещенная в железную банку из-под халвы, скоро растаяла, и все пошло по-прежнему. Но страшное случилось осенью, а прежде было дурное предзнаменование. В конце лета ушел из дома Пиночет. В молодые годы он пропадал по несколько дней, вырывался из квартиры, как ни пытались они его удерживать, но через несколько дней возвращался домой изодранный, худой, жадно набрасывался на еду, и маленькая Варя, понаслышке знавшая о взаимоотношении полов, очень смущалась, когда на него смотрела. В ту пору Елена Викторовна предлагала из педагогических соображений кота кастрировать, но баба Люба взвилась и отстояла его. «Странно, — думала Варя, гладя полосатого султана, когда, умиротворенный после ночных гулянок, он спал на коврике, перемещаясь за пятном солнца, — какими глазами он на нас смотрит и что думает?» А кот явно что-то думал, порой она ловила его изучающий взгляд и воображала, что Пиночет жалеет их: какой жалкой должна казаться ему их длинная, никому не нужная двуногая женская жизнь. Пиночет дряхлел, все реже уходил на улицу, больше спал, но весной все равно исчезал и в отчаянных драках отстаивал свое первенство. А потом как отрезало. Кот перестал выходить, и они поняли, что он признал свое поражение и остался дома доживать.

И вот исчез. А несколько дней спустя в квартиру позвонили.

На пороге стояла куколка. Она не сильно изменилась с их последней встречи на рынке в Себеже. Только одета была еще лучше. Варя хотела захлопнуть дверь, но куколка проворно вставила ногу.

— Расселяем квартиры в центре.

Варя поднапряглась, с силой оттолкнула куколку и хлопнула дверью.

— Вы еще за мной бегать будете, — прокричала обидчица из-за двери.

Мама посмурнела, с бабой Любой творились странные вещи. Она забросила бизнес, начала заговариваться, перестала выходить из дому, увесила комнату фотографиями своих мужей и любовников, часами с ними разговаривала, и Варя не была уверена, что старуха сошла с ума, ибо фотографии отвечали ей. Ночами в доме слышались голоса, лица на фотографиях наутро выглядели иначе, чем накануне: там протекала своя, неведомая Варе жизнь. Мать с ее предчувствиями и бессмысленными попытками задавить ведьмаческие наклонности сначала учеными степенями, потом молитвой и постом, бабка, помешанная на прошлом, играючи зарабатывающая и проигрывающая миллионы и насквозь видящая людей и зверей, наконец, сама Варя с ее революционерами — темная была квартира, нечистая, и вот теперь над ней нависла угроза. Но представить, что она будет жить не в Последнем переулке, а в ином месте, казалось Варе нелепостью. За квартиру она была готова душу заложить.

Квартира — враг, кладбище личной жизни, и все-таки если бы ей предложили выбрать между домом и мужем, она бы выбрала дом. Пусть даже мужчины в нем не задерживались. Мужчин вообще не было. Она с ужасом понимала, что их нет нигде, а есть что-то жалкое, необязательное. Боже, какая там ностальгия по прежним временам, как пели в газетах, а Елена Викторовна ругалась и твердила, что нельзя так говорить — ностальгия по чему. Ностальгия и есть ностальгия — тоска по родине. И не что иное. Профессорша вообще в ужасе была оттого, что делалось с ее возлюбленным языком, который надо было немедленно преподавать как иностранный всему населению, чтобы оно умело согласовывать существительные с прилагательными и управлять глаголами, про числительные нечего и говорить. Варя слушала материнские причитания вполуха: какие к черту числительные, если нормальных мужиков в стране не осталось? Скорее бы смели прочь это племя людей, не умеющих любить, не желающих ни за что отвечать. Вот были мужики, про которых рассказывала баба Люба: приходили и брали женщину в судьбу, не считаясь, сколько у нее детей, ничего не боялись и — погибали. Какая разница, коммунистами или некоммунистами они были — мужики были. Породистые, крепкие, цельные. Любили так любили, грешили так грешили — и все полегли.

А те, что сохранились и устроились в этой жизни, тьфу, полуевнухи какие-то. Ужасно все это было, отвратительно. А между тем быстрее прежнего стали сменять друг друга времена года и приходили дни рождения, которых раньше ждешь не дождешься; когда-то она мечтала о том, что ей будет двадцать, и эта цифра казалась недосягаемой, а вот уже и двадцать пять исполнилось. Она была красива в любом наряде, на нее заглядывались на улице, настала пора ее цветения, красивее не стать. Так думала Варя о своей небогатой женской судьбе, где кроме бедного Пети Арсеньева и Анхеля были лишь короткие встречи, случайная связь с иногородним аспирантом, который больше зарился на квартиру, чем на саму Варю, и был играючи разоблачен зоркой Любовью Петровной; ухаживал за ней женатый молодой профессор, но так и не решился перейти черту близости, хотя слухов по институту ходило так много, что лучше бы уж она ему отдалась — не так обидно бы было, да и профессор был умен, талантлив и хорош собой. Подваливал учитель испанского, которого с подачи убиенного воина Петра обвиняла в растлении малолетки баба Люба, и хотя столько лет с той поры прошло, испанец бегал свеженький и крепенький по частным урокам, брал учеников, еще раз женился, родил ребенка и развелся, но смотрел плотоядно на незастреленную Олю Мещерскую и с ужасом понимал, что вся его мужская судьба пойдет прахом, если он не познает эту девочку-женщину, с которой когда-то разбирал текст про Дон-Кихота и Дульсинею Тобосскую.