Юрий Владимирович подошел к дубовому письменному столу, украшающему его дачный кабинет, и, положив одно колено на подвижное сидение кожаного кресла, звонким голосом обратился к своей гостье:

– Ну вот, теперь я наконец могу заняться вами. Сожалею, что заставил вас ждать, но надо было срочно разобраться с шефом отдела культуры. Коллеги, как видите, не хотят никак понять, что я в отпуске, и прибегают ко мне на дачу с каждым пустяком, будто они в младшей группе детского сада, а я их нянька. Ну конечно, кому охота брать на себя ответственность...

– Извините, что я вас тоже в вашем отпуске беспокою, - тихо проговорила Надя, опуская глаза.

– Ну что вы! Это же совсем другое дело. Это не работа, а так... почти удовольствие, - Юрий Владимирович обошел один раз вокруг стола и встал, облокотившись на него рукой с противоположного к Наде края.
– Так когда вы вернулись из Германии?

– Месяца полтора назад, сразу же после окончания семестра.

– Ну и чем вы вообще интересненьким в Кельне занимались?

Юрия Владимировича неоднократно раздражало, что Надя хронически не умеет поддерживать непринужденный small talk и на вопросы, из которых могла бы вылиться интересная и приятная для обеих сторон беседа, отвечает с такой изобретательной односложностью, будто нарочно пытается завести разговор в тупик.

Вот и сейчас Надя ограничилась лаконичным ответом, в котором лишь с трудом можно было найти зацепку для дальнейшего обмена фразами:

– Ходила на лекции.

Но Юрий Владимирович как мастер светской беседы никогда не сдавался:

– Да-да, вы мне про свои лекции даже в открытке оттуда написали. Что там была за тема? "Рильке и мировая литература" вроде бы?

– "Рильке и французская литература", - поправила Надя.
– И это не лекция была, а семинар. Но на него я тоже ходила, - она как-то печально вздохнула и, не зная, куда девать глаза, направила их в пол.

Юрий Владимирович должен был мысленно констатировать, что ему никогда еще не доводилось встречать другого человека, настолько явно неуверенного в себе. Как она вообще еще что-то пишет? Писателю - так считал Юрий Владимирович - необходима сила, внутренний напор, рвущаяся наружу энергия. Но ничего подобного, даже в скромной дозе, в Наде не ощущалось.

Другие начинающие авторы, с которыми Юрию Владимировичу часто приходилось иметь дело, обычно являлись к нему с гордо поднятыми подбородками и со сверкающими глазами, говорившими: "Я - гений нового тысячелетия! Не видно что ли?", то есть выглядели примерно как непокорный Артюр Рембо, впервые посетивший Верлена в его парижской квартире. Но, конечно, Юрий Владимирович не был Верленом, в том смысле, что плевал он на всех этих юных Рембо с очень большой высоты. Не раз ему приходило на ум, что Рембо - тому единственному настоящему Рембо - в свое время крупно повезло, что он попал именно на добряка Верлена. Ведь окажись на месте заслуженного мэтра сам Юрий Владимирович, то не сдобровать бы нахальному мальчишке - без церемоний выставил бы он его за дверь или сказал бы ему что-то вроде: "Не без интереса прочел я ваши строки, но был, к сожалению, разочарован, так что для того, чтобы выйти на профессиональный уровень, вам предстоит еще более чем серьезная работа". Можно не сомневаться, что от такой суровой прозы жизни у того надолго бы пропал поэтический пыл, а также желание лезть со своими стихами к кому попало.

Парадокс состоял в том, что при всей своей неприязни к подобного рода самоуверенным юношам и решимости гнать их от себя как можно дальше, Юрий Владимирович в глубине души бы уверен, что из них, уже в силу их честолюбия и бунтарской натуры, по крайней мере потенциально, может что-то получиться. А вот от такой девушки, как Надя, он, напротив, ничего не ожидал и, тем не менее, уже почти что третий год поддерживал с ней связь, терпеливо читал ее рассказы и даже по мере сил старался ободрить и обнадежить свою подопечную. В чем тут был секрет? Может быть, в том, что вытолкать это во всех отношениях кроткое создание за дверь ни в прямом, ни в переносном смысле не позволяла совесть, то есть попросту не поднималась рука. К тому же избавиться от Нади традиционными способами было практически невозможно, ведь скажи он ей что-нибудь про профессионализм, над которым необходимо "более, чем серьезно" работать, она бы ни за что не оскорбилась, а робко подняла бы на него задумчивые глаза и обязательно спросила, с чего лучше начать. Ну а потом незамедлительно принялась бы за "работу" в указанном им направлении.

"Я же говорю, - подумал Юрий Владимирович, наблюдая за ней в тусклом свете висевшей на коротком проводе под самым потолком пластмассовой люстры, - ни гордости, ни характера... А это еще что такое?
– его критический взгляд упал на Надины черные шерстяные колготки, собравшиеся в складки на коленях.
– Называется: человек прожил полгода заграницей! Хоть бы одеваться нормально там научилась. У меня даже дочка-первоклассница в таком виде на улицу выйти стесняется, следит, чтоб ничего нигде не топорщилось и на колготках ни одной морщинки не было".

Юрий Владимирович снова обошел вокруг стола и, открыв стоявший в углу секретер, начал перебирать в нем пачки машинописных листков.

– Сейчас, - кивнул он своей гостье.
– Мы с вами так давно не виделись, что не помню уже, куда я засунул ваши последние рассказы. Но я их забирал с собой на дачу - это точно. Сейчас найдутся, не волнуйтесь... Кстати, как поживает Дима?
– спросил Юрий Владимирович, засовывая голову в самую глубь секретера.

– Какой Дима?
– не поняла Надя.

– Ну ваш молодой человек. Разве его не Дима звали?

– А, Дима, - Надя наконец сообразила, о ком идет речь.
– Мы уже давно не встречаемся. Его, по-моему, еще до моего отъезда в армию забрали. У них в институте, кажется, не было военной кафедры, или что-то в этом роде.

"Что за дела?!
– возмутился про себя Юрий Владимирович, обидевшись сразу за весь мужской пол.
– Человека в армию забрали, а она себе преспокойно в Германию укатила и даже о его существовании, можно сказать, напрочь забыла".