А вот и пароходик - задрипаный и облупившийся. Они взобрались по серым дощатым ступенькам и вошли в "главное зало". Пароходик покачивался на грязных серочерных волнах, где покачивались и пачки из-под сигарет, консервные банки, бутылки...

В зале было душно, - первое разочарование... И слишком весело...

Краснолицые потные музыканты наяривали нечто невообразимое, а посередине зала плясала толпа, взявшись за плечи, - все они, - посетители и обслуга уже стали одной большой пьяноватой семьей.

Митя и Вера гляделись здесь нежелательными иностранцами. Окна-иллюминаторы были задраены и табачному дыму было некуда

деваться, - он вольно плавал над пляшущими, выше, ниже, но не исчезал никуда.

В первую минуту Вера хотела повернуться и бежать, но во вторую рассудила здраво: посмотрим.

Официант, более-менее соображающий, провел их в закуток, который назвал пышно - кабинет. Закуток-кабинет задергивался бе

лой больничной шторкой и находился в их собственном распоряжении.

Там стоял стол, два узких клеенчатых диванчика с твердейшими сиденьями и прямыми деревянными спинками.

... Надо было сразу везти ее к себе, с досадой подумал Митя,

Но! Но, во-первых, слишком рано, швейцарка, знавшая всю их семью и вообще весь дом и гостей всего дома, могла натворить беды...

Во-вторых, Вера бы не поехала... Сразу тащит домой!?.
– Фи!

– Я негодяй и болван, - сказал он, морщась, - привести вас в такое место! Но я как-то подзабыл наши совдеповские реалии... Простите, Вера, хотите - уйдем?

Ей было приятно видеть, что он расстроился, и уже не хотелось никуда двигаться. Он тонок и добр, подумала она и ответила, улыбнувшись: какая чепуха! Здесь даже забавно! Клянусь вам, мне нравится на этом пиратском судне.

И Митя подумал о ней так же, как она минуту назад о нем: тонка и добра. Они остались довольны друг другом.

И вдруг им стало хорошо: смешило все, что должно было смешить, волновало то, что должно волновать. Митя, вглядевшись в затемненные очками глаза, уловил в них нежность, и позволял себе легко касаться пальцами ее руки, говоря что-то...

Пьяноватый, довольно-таки пожилой официант, похожий на старый шкаф с рассыхающимися ножками, - усатый и с челочкой,- показался им почти настоящим Чарли Чаплином, а когда он, представившись Георгием Ивановичем, разрешил называть его Жоржем, - они оба расхохотались.

Теперь все объединяло их: и Жорж, и поганенький закуток, и цыганские песни, несущиея из главного зала.

Жорж, понимая, что они отличаются от тех, кто выплясывает и поет, лихо маханул скатерть на обратную сторону, но там она оказалась уж вовсе неприличной, тогда Митя сунул Жоржу в карман пятерку и тот, просекши, что давать будут, тут же прошкандыбал на своих рассыхающихся ножках и принес достаточно чистую, - во всяком случае стираную, - простыню, то бишь скатерть и даже стаканчик с нарезанными маленькими бумажными уголками,салфетками.

– У вас, что, благотворители - больница?
– Спросил Митя, скашивая веселый глаз на Веру, она прыснула, а Жорж ничего не понял, но на всякий случай ответил: конечно.

Заказ принес быстро, потому как кроме шашлыка и салата здесь ничего не изготавливалось, а когда еще одна пятерка перекочевала в его карман, появился армянский коньяк.

Глядя на Митю непроницаемыми ночными глазами Жоржик тихо сообщил, что есть рыбка-с...

– Какая?
– спросил Митя.

И Жоржик, видимо опившийся до сумасшествия, ответил: ерш-с. Они, хихикая, все же отказались от "ершса" и когда Жоржик

ушел, захохотали. Они еще ни о чем не говорили, только устраивались, вживались в обстановку, в жизнь на пароходике, в их закутке, - будто предстояло им тут долго пробыть или вовсе - прожить...

Впрочем, почему - нет? Те часы, которые пройдут здесь - в грохоте, воплях, Жоржике, зыбком качании палубы и всем другом - были ничем иным, как самой жизнью, - долгой, чреватой неожиданностями и предвкушениями, полнящейся значительными и незначительными моментами и чувствами...

Митя разлил по рюмкам коньяк и сказал, что, если Вера не возражает,то у него сегодня будет только один тост: за нее.

Вера ласково улыбнулась ему как избалованному ребенку и кивнула, хорошо, они будут пить за нее.

Так они выпили три рюмки подряд и Митю стало лихорадить: у него похолодели руки и ему было неловко касаться ее своими ле

дышками.

Но ничего не мог сделать - лихоманка не проходила даже от коньяка.

Вера попробовала салат и тут же снова расхохоталась: он был ледяным прямо из морозилки. А шашлык на глазах потемнел и ску

кожился - видно не раз и не два собирали его по частям.