– Мы еще повоюем, черт возьми!
– как сказал Тургенев!
– Штабс-капитан Рощин подвинул к моей койке столик с шашками.

Он завел такую речь,

речь, речь,

Где бы нам с тобою лечь,

лечь, лечь,

уже опять запел юнкер Соловьев.

Прошла еще одна неделя. Об эвакуации перестали и говорить.

Но вот 29-го октября, уже к вечеру, когда серое небо тяжело ложилось на окна, всех трех сестер нашей палаты куда-то спешно вызвали.

– Списки!.. Представьте списки температурочных!..- в коридоре около уборной кричал кому-то врач Азиков.

– В чем дело?..

– Господа, что случилось?..

Потом в палату вошел поручик Лебеда. Его сломанная в мундштуке папироса висела над нижней губой. Он нервно жевал мундштук, все глубже в рот забирая папиросу.

– Господа!.. Красные перешли Сиваш, сбили Фостикова с кубанцами и вошли в тыл Перекопской группе... Кутепов с Армянского Базара отходит на Юшунь...

– Поручик!..

– А вы слыхали, поручик?..

– А Врангель?..

– А где Врангель?..

– Лебеда!..

– Поручик Лебеда!..

Я поднялся и тоже пошел к койке поручика Лебеды. Стуча костылями, меня обогнал юнкер Соловьев. Одна его нога, туго забинтованная, торчала за ним, как руль за лодкой. С другого конца палаты быстро шел подпоручик Кампфмейер,- танкового дивизиона,- с обожженным лицом, а потому сплошь перевязанным бинтами. Над бинтами торчали уши,- острые и густо покрытые волосами.

– Поручик, а Донской офицерский полк?..- глухо из-под бинтов спросил он.

– Поручик, а не слыхали вы...

– Оши-ба-юсь?.. Я о-ши-ба-юсь?..

– Юшуньские укрепления!..

– Наша тяжелая артиллерия...

– Господа!

– Господа, Слащева теперь бы...

– Слащев...

– Уже, господа, поздно!

Мы быстро обернулись.

В дверях стоял врач Азиков.

– Только что пришло сведение,- сказал он.- Юшуньские укрепления прорваны. Враг уже в Крыму...

– Доктор... это... это проверено?..

И опять стало совсем тихо. Прошлепали чьи-то мягкие туфли.

– Господин доктор!.. Господин доктор!..

– Пшел к черту с твоей комиссией!..- крикнул на Глащука Азиков.Господа! Господа, сегодня ночью мы грузимся на пароходы... Господа, за границей мы отдохнем... Господа, новые пути борьбы... Господа...

Я тихо отошел к своей койке и лег, уткнув в подушку лицо. Плечо мое ныло. Ныла и шея. Просачивающийся сквозь перевязку запах гноя кружил голову.

Пуля из шеи все еще не была вынута...

Всю ночь в темное окно хлестал дождь. За окном шумела Северная бухта. Кто-то на Понтонном мосту махал красным и зеленым фонариками.

Поручик Лебеда, штабс-капитан Рощин, юнкер Соловьев, поручик Забелин, подпоручик Кампфмейер, фейерверкер Попелюх,- кажется, все,- собирали вещи. Глащук тоже снял наволоку с подушки и запихивал в нее все, что имел - хлеб, штаны, ботинки, полотенце... Над его правым плечом прыгал круглый, короткий обрубок. Кукла под ним раскачивалась направо, налево: трепала широкую в этот день розовую юбку со сборками.

– Господа, а Глащук в Симферополь едет... На комиссию!..- засмеялся юнкер Соловьев. Но никто не подхватил, и смех его сейчас же оборвался...

Санитарные автомобили пришли под утро, 30-го, когда только что начало светать.

Мы грузились при полной тишине. Город еще спал... Казалось, о катастрофе еще никто ничего не ведает...

Большой, грузный транспорт "Ялта", точно буксир, тянул на тросах старую, негодную миноноску. "Ялта" то и дело меняла ход. Когда скорость ее увеличивалась, тросы натягивались и рвали ее назад; "Ялта" вздрагивала и скрипела. Когда же ход ее вновь замедлялся, узкий миноносец нагонял нас. "Сейчас, сейчас нагонит!.." - казалось нам. Врежется острым, по прямой линии бегущим, носом, в высокую и грузную корму "Ялты"... И расчленит ее, и рассечет надвое...

Мы вышли из рейда 30-го в 12 часов ночи, когда уже переполненный войсками и беженцами город и гудел, и качался за нами в красных языках пламени. Горели военные склады. Над зданием американского Красного Креста яростно носился бурый дым.

– Догорает аль только зачинается?

– А не все ли равно?.. Эх!..

– Севастополь!.. Россия!.. Прощай, Россия!..- звенел под ветром чей-то женский голос.

– Твою мать!.. Матери твоей!.. Твою мать!.. Матери!..- ругался возле женщины рослый казак-калединец.