– Свой ведь, господи!
– перекрестился...

– Свой, говоришь?
– Бляхин медленно повернул к нам плоские, как медяки, глаза.- Жаль своего человека... Видно, долго человек мучился... А коль не допущать этого желательно, так не в грудь, говорю,- в ухо целить нужно... Боком и - раз!
– гладко!..

Рота на дороге уже подравнивалась.

И опять:

– Ре-же!..

На окраине города стоял серый, заплеванный грязью дом, навалившись на дорогу разнесенным крылечком. В пыли под окном лежали осколки стекла. Над выломанной дверью болталась полусодранная вывеска:

"ПОЧИНКА ЧАСОВ М. Л. ЗЕЛИХМАНА".

– Прощайся с часами, Олимпиада Ивановна! Кончено!
– сказал кому-то за мной вольноопределяющийся Нартов.

– Конники их по очереди носить будут. Во-и-ны!..

– Во-и-ны!..

– Отставить разговоры!
– бросил из строя Свечников. Нартов посмотрел на него и улыбнулся:

– У петуха - перья, у дурака - форс... Эх, ты-и!..

* * *

За пригорком прыгала ружейная пальба... Поручик Ауэ бродил по перрону. Скучал.

– В бой, так в бой!.. Нечего!..

Прапорщик Морозов крутил папиросу за папиросой. Скучал тоже... Я вышел с ним на вокзал, где, составив винтовки, расположилась 5-я рота.

– Забавно, ребята!..- рассказывал Синюхаев собравшимся вокруг него солдатам.- Штаб она, понимаете, ищет... Какой тебе, старая, штаб?.. А она: главный!.. Да по делу какому? За часами я, служивые!.. Забавно!
– Он засмеялся и, сняв малиновую дроздовскую фуражку, стал о колени стряхивать с нее пыль.

– Идемте, ребята! Сейчас старуха к батальонному пошла. У батальонного часы требовать хочет. Давай часы, и никаких гвоздей! К генералам, говорит, пойду! К главным.

– Что? Ну, конечно спятила!..

– И никто не знает, какие часы, да откуда...

– Олимпиада Ивановна!
– узнали мы, но пойти к ней не успели.

– В ружье!

Вдоль красных от вечернего солнца рельсов шли роты. Впереди рот вырастал бугорок. Две березки на нем обрисовывались все яснее и яснее...

– Ре-же!
– командовал поручик Ауэ...

Разбив красных за Белопольем, дроздовцы пошли на северо-восток - к станции Кореново. Дроздовская бригада уже развернулась в Дроздовскую дивизию, причем 2-й офицерский полк был переименован в 1-й стрелковый имени генерала Дроздовского, а 4-й - во 2-й. Команду над вновь сформированным 3-м полком принял полковник Манштейн,- "безрукий черт",- в храбрости своей мало отличавшийся от Туркула. Он не отличался от него и жестокостью, о которой, впрочем, заговорили еще задолго до неудач. Так, однажды, зайдя с отрядом из нескольких человек в тыл красных под Ворожбой, сам, своею же единственной рукой, он отвинтил рельсы, остановив таким образом несколько отступающих красных эшелонов. Среди взятого в плен красного комсостава был и полковник старой службы.

– Ах, ты, твою мать!.. Дослужился, твою мать!..- повторял полковник Манштеин, ввинчивая ствол нагана в плотно сжатые зубы пленного.- Военспецом называешься! А ну, глотай!

* * *

Перейдя около Кореново линию железной дороги, 1-й Дроздовский полк вновь встретил упорное сопротивление красных, которые бросили в бой матросские части. В первый раз за время моей службы в полку дроздовцам пришлось окопаться.

...Всплыло утро. Над узкой, как Стоход, Снакостью клубился туман. Мы только что отбили третью за ночь атаку матросов. У меня вышел табак, и, пользуясь затишьем, я заполз в окопчик прапорщика Морозова.

– Что ты скажешь?
– спросил я, слюнявя цигарку.

– Хорошо дерутся...

– Нет, я не о том!.. Я о Манштейне... Но Морозов не успел ответить. К окопчику подползал рядовой 1-го взвода Степун.

– Господин прапорщик, прикурить разрешите? Прапорщик Морозов протянул ему огонек.

– Разрешите, господин прапорщик, спросить?..

– Что, брат?

– Разрешите узнать, правда ли, что Козлов уже казаками занят?

– Да, взят... Генералом Мамонтовым. Степун вздохнул.

– Что это ты? А?

– Моя деревня под Козловом будет...

– Ну?

– Да вот боюсь я, как бы не грабили они,- казаки-то наши...

Вдоль окопчиков полз Филатов. Раздавал патроны.

– Меньше, братва, стреляй. Бери в плен, Манштейну товар доставляй...

Туман за окопами редел.

* * *

Над Снакостью - перед окопами - туман рассеялся только в полдень.

Опять - густо, цепь за цепью,- наступали матросы. Без перебежек, не ложась, шли они по открытой, плоской равнине. Нами был пристрелян каждый кустик, и ближе как на шестьсот шагов матросы подойти не могли. Но редела и наша окопавшаяся цепь.

Наблюдая за стрельбой своего взвода, я приподнялся из-за окопчика.

– Свечников, головы не прятать!
– закричал я, заметив, что Свечников стреляет не целясь, уйдя с головою за бруствер и журавлем колодца выставив вверх винтовку.

– Свечников! Свечнико-ов!

Но Свечников еще глубже ушел под бруствер.

"Ну, я его!" Я вскочил и пошел к его окопчику.

– Ложись, ложись!
– закричал мне прапорщик Морозов.

Но было уже поздно. Меня подбросило и с новой силой ударило о землю. Кажется, я вскрикнул.