Ничто не остановило Петуханова... "Меня гнать нельзя - мне сам генерал Толбухин орден вручал... Могу быть счастливым от самого себя!" Не это ли преувеличенное представление о значении собственной личности, о том, что ему все позволено, все доступно, и полное равнодушие к чьей бы то ни было судьбе, кроме своей, привело его к такому трагическому финалу? Ведь он не только человека убил, нет - он замахнулся на полк, на своих товарищей офицеров-фронтовиков, многие из которых пролили кровь на поле боя, а теперь учат солдат военному мастерству...

Думаю, думаю... На руке тикают часы. Снял их, сунул под подушку. Затихли все звуки, лишь где-то далеко за балкой ухает сова... Не спится. Сел, обняв колени, смотрю в черный угол землянки. Сижу так долго-долго, в смутном состоянии между явью и сном.

Торопливо накидываю на плечи шинель и выскакиваю на полковую линейку. Метрах в пятистах - землянка майора Астахова. По годам он старше меня, опытнее. Тогда, на толоке, показался мне человеком независимым, мыслящим самостоятельно. Как он решает судьбу Петуханова? Его он наверняка знает лучше меня.

– Разрешите, Амвросий Петрович.

– Одну минуту, оденусь.

– Ненадолго загляну.
– Откидываю плащ-палатку, закрывающую вход в землянку.

Астахов зажег свечу. Он в гимнастерке, которую наспех натянул на себя, в кальсонах; тощие ноги свисают с высокого лежака.

– Позвольте одеться, я так не могу.

– Извините.
– Я отвернулся.

Он быстро оделся.

– Все в порядке, Константин Николаевич.

– Трудно, Амвросий Петрович... Завтра ждут, что я скажу о Петуханове. Вот побеспокоил среди ночи, не обессудьте...

– Я закурю, пожалуй.

Он пальцем вытер запекшиеся уголки губ, потянулся к кисету, скрутил козью ножку. Докурил ее до конца, смял окурок. Молчит...

– Я, конечно, понимаю, - начал я, - то, что совершил Петуханов...

– А если понимаете, товарищ подполковник, так в чем же тогда сомневаетесь?

– Боюсь высказать поспешное, неправильное мнение...

– Считаете, что трибунал допустил ошибку?

– Но тогда почему некоторые офицеры сочувствуют Петуханову?

– Их не так уж много. Одни за себя стоят - за право застольного приятельства. Другие жалеют. У нас любят жалеть. Жалеть куда легче, чем понять, что стоит за таким трагическим случаем, и принять правильное решение... Прошу прощения, товарищ подполковник, но уже далеко за полночь...

На рассвете услышал голос замполита:

– К тебе можно?

– Заходи.

Лицо у Рыбакова серое, под глазами черные круги.

– Что сегодня скажем, командир?

– А вот так: у командарма каждый выложит свое. Ты - свое, я - свое.

– Разве так можно? Мы же в одной упряжке...

– В одной, верно. Только ты к своему хомуту давно притерся, а на моей шее кровавые ссадины...

Рыбаков взял со стола стакан с водой, отхлебнул глоток и поперхнулся. На глазах выступили слезы.

– Я со всей ответственностью заявляю: мы обязаны дать Петуханову возможность кровью искупить свою вину. Главное в жизни каждого человека не совершить ошибку, исправить которую невозможно!
– Замполит со страстью, которой я в нем не подозревал, наступал на меня.
– Ты же знаешь Петуханова. На нем нельзя ставить крест!

– А поймут нас те, кому завтра шагать в бой, простят нам того, убитого? Штрафной - это ведь все-таки помилование...

– Я лучше тебя знаю полк!

– Знал бы - человека в полку не убили бы.

– Вали все на меня, давай! Только настанет час, когда ты пожалеешь, что пошел на такой шаг. Сам себе не простишь.

– Запугиваешь? Все ходишь кругами, кругами... Иди к себе!
– Я выскочил из душной землянки.

Шагаю по росистому полю. На северо-востоке натужно выползает мутный солнечный диск. На окраине линейки т - у палатки дежурного по полку - на скамейке сидел лейтенант Платонов. Вскочил, пытается отдать рапорт.

– Не надо. Садись, лейтенант, покурим лучше.

По-разному сидят офицеры перед начальниками. Одни на краешке стула, готовые тотчас вскочить; другие умащиваются поплотнее, довольные тем, что их усадили. Платонов сидел с достоинством. Серые, чуть навыкате глаза смотрели серьезно, умно.

Он докурил. Молчание затягивалось.

– Раны у тебя тяжелые?

– Разные...

– Водку пьешь?

– Бывает...

– Петуханов говорил: "Многие пьют, а я попадаюсь".

– Попадается тот, кто глаза мозолит...
– Посмотрел на часы.
– Через десять минут побудка. Разрешите выполнять обязанности?

Я спешу в свою землянку - скоро нам с замполитом подадут лошадей.

Ясно одно: личные симпатии и антипатии к Петуханову оставь при себе.

Мы молча ехали вдоль лесной полосы, цвирикали какие-то птички. Далеко за Днестром ворочался фронт.