– Самогонку, что ли, гнать?
– наконец понял Матвей.

– Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.

– Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.

– От-т чудак-человек! Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У нас участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я такого за тридцать лет не помню.

– Да зачем тебе самогон?

– Говорю ведь - восемьдесят шесть рублев! По нынешним временам это ж не деньги, а один намек.

– Дядь Коля, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.

– Бро-осить?
– возмутился старик.
– Да с чем я останусь тогда?

– То есть?

– Вот тебе и то есть До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне жизни осталось - может, год, может, три, а макет, и до субботы не дотяну. Это ж понимать надо! Ты-то мужик молодой, тебе еще бабу подавай, а я? Мне чего ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу и будет мне двадцать. Думаешь, чего пою-то, чего играю ночь-заполночь? Это ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в двадцать седьмом году, и жду - сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка - Петька да Гришка Ковалевы - и уж на всю ночь гульба! У околицы уже девчата хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...

Дядя Коля вдруг замолчал, и Матвей увидел, как перед счастливыми его глазами побежали, побежали живые картинки - и лица, и слова, и песни, и еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем и только малыми песчинками застрявшего в памяти старика. "А почему, собственно, малыми?" - спросил себя Матвей. Старик сохранил все, и нужен только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.

А старик сгорбился, ушел в память, и вдруг Матвей увидел на его щеке медленную тягучую слезу.

"Ну что тут сделаешь, придется с утра начинать", - вздохнул малопьющий Матвей и полез искать бутылку.

Оба быстро опьянели. Дядя Коля обнимал Матвея, тыкаясь в бороду, а тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну из песен, услышанных от Милы:

И в Коломенском осень...

Подобны бесплодным колосьям

Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.

Мы на них поглядим, ни о чем объясненья не спросим.

Экспонат невредим, уцелеть удалось им.

Это так одиноко, и так это все далеко.

Этих злаков не косим...

– Нет!
– кричал дядя Коля.
– Это не наша песня! Она не зовет! Давай нашу:

Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью,

Преодолеть пространство и простор!..

И невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход времени и оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах, и каждой клеточкой тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени, стремящимся все выше, и выше, и выше, в счастливые сороковые, сияющие пятидесятые, и дальше, дальше - в изобильное будущее, перед которым поповский рай покажется скудным и жалким, скучным и пустым... А дядя Коля уже не плакал и не жаловался: из своих убогих восьмидесятых он вызвал счастливые двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.

...Уже после полудня дядя Коля вышел от Матвея, и холодный ветер разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потер им лицо. И степенным стариковским шагом направился к дому - на соседнюю улицу. Он еще не дошел до угла, когда там внезапно появилась и затормозила черная "Волга". Из нее не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил шаг. "Это еще кто такие?" - спросил он себя, и неприятный холодок пробежал по его спине. Люди не понравились дяде Коле. А они огляделись и лениво направились навстречу ему. "Господи, совсем опешил старик.
– Вот тебе и глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!" И остановился.

– Товарищ, - крикнул ему один из мужчин, - можно вас на минуту?

"Ой, не к добру", - подумал он и ответил угодливо:

– На минуту - это пожалуйста. Отчего же нельзя на минуту...

– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живет Матвей-инвалид? спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.

– А чего ж не знать!
– обрадовался дядя Коля.
– Вона его дом, крыша зеленая.

– А сам он где сейчас?

– Да там и сидит... А вы, товарищи, откуда будете?

– Мы так... по пенсионным делам, - пробормотал второй, толстый.

– Это - да, он - инвалид, пенсию получает, - покивал дядя Коля.
– Там у него собака, смотрите, - сказал в спины мужчин, уже шедших к дому Матвея.

"Как же!
– думал он, уходя побыстрей и в то же время стараясь не терять стеленности.
– Ежели бы по пенсионным делам на черных "Волгах" разъезжали, у нас бы у всех пенсии были по полтыщи. Небось обэхаэс. Накрыли Мотьку на нетрудовых доходах. А и правильно, поделом - мало что военную пенсию получает, так еще на ремонте зашибает - кому телевизор, кому утюг... То-то от аппарату отказался - хватает ему, говорит! Еще бы не хватало... А теперь небось прижучат его. И правильно. Жизнь - она штука справедливая".