Шрифт:
– Матвей Иванов Басманов?
– Да, - ответил Матвей на это ветхозаветное обращение, и страх отпустил его.
– По своей воле будешь мне отвечать?
– По своей воле, - твердо сказал Матвей.
– Как ты осмелился пойти против меня?
– Людей жалко стало.
– Виновен!
– грозно сказал Голос, и пронеслось вокруг, дробясь и рассыпаясь, как эхо: "Виновен! Виновен!"
– Куды ж виновен-то?
– неожиданно раздался шамкающий старушечий голосок.
– Нешто он кого обидел? Я вон помирала, так Матвей холил меня, как не всякий родной станет...
Матвей узнал этот голос: покойница тетя Груня заступалась за него...
– Он мне, убогой, за сына был, а кто я ему - никто, считай. Он сам пострадавший, вот и к людям сочувствие имеет... Нету его вины!
– Знаешь ли ты, - продолжал неумолимый Голос, - что в этом мире положен предел человеку?
– Я в это не верил.
– И ты хотел переступить предел?
– Хотел.
– Виновен!
– прогремел Голос, и снова подхватило стоустое эхо: "Виновен! Виновен!"
Но сразу два знакомых голоса смешались в один:
– Он гений!
– кричал Ренат.
– Он гений!
– кричал Никич.
– Он выше других людей, он неподсуден!
– кричал Ренат.
– Для гения нет предела и нет вины!
– вторил ему Никич.
– Знаешь ли ты, - сказал Голос, - что в мире людям даны законы?
– Они мне не нравятся.
– Знаешь ли ты, что человек не может знать будущего?
– Твой мир несправедлив! Он страшен!
– закричал Матвей.
– Мой мир неизменен, - ответил Голос, и Матвею почудилась в нем усмешка.
– Нет!
– опять закричал он.
– Мы изменим его! Он будет, будет справедливым!
– Кто это "мы"?
– с презрением спросил Голос.
– Люди!
– Матвей охрип от крика.
– Люди? Ты пробовал изменить Закон, и что из этого вышло?
Матвей поник.
– Молчишь?
Он не смог ответить.
– Виновен! Виновен! Виновен!
– с нарастающей силой говорил Голос, и эхо вокруг зашумело, как буря. И вдруг сквозь гром и гул чисто пробился тоненький голос, и Матвей сжался.
– Не верь, мой дорогой, мой бирюк, не верь им. Я ни в чем не виню тебя, а значит, ты прав и ничего не бойся. Я всегда с тобой и люблю тебя...
В наступившей тишине он услышал еще один голос - дальний, улетающий.
– Не верь им, сынок, ты ни в чем не виновен...
Матвей ощутил, что вязкая темная масса исчезла, он стоял один под черным звездным небом. Ни звука, ни ветерка не было в зимнем этом мире...
И внезапно, словно властная рука сдернула черный ветхий покров, я за ним, над всей землей открылось настоящее небо, нестерпимо блистающее небо из одних звезд.
...И тогда он вскочил с топчана, будто его толкнули, и долго сидел, мотая гривастой головой, тер лицо руками. Он понял этот сон, легко раскодировал его: оправдания душа ищет, вины своей не приемлет. Ах, как не хочется быть виноватым, ах, как хочется быть чистым и святым, хочется оправдать и благословить себя, хочется, значит, бежать, искать академика, все открыть ему...
– Сволочь ты, Матвей Иванов Басманов, - сказал он себе и похромал на крыльцо.
Ночь и вправду была ясная и звездная, тихая ночь, благая.
Но наяву Матвей не хотел и не ждал прошения.
А может быть, сон пророчил иное, совсем иное?
"И только и свету, что в звездной колючей неправде", прошептал он строчку и вернулся в дом.
...Заливисто, весело лаял Карат, и Матвей увидел у крыльца Ядвигу Витольдовну.
– Добро пожаловать! Неужели опять телевизор?
– Нет, нет, не беспокойтесь, уважаемый Матвей, - ответила старуха, осторожно поднимаясь по ступенькам.
– Телевизор работает прекрасно. И вот я решила поблагодарить вас за труд. Я принесла вам свой пирог. О, это особый пирог, со сливками и орехами, его научила меня делать моя мама, почти семьдесят лет тому назад, в Варшаве.
– Стоило ли беспокоиться, Ядвига Витольдовна, - засмущался Матвей.
– О, чрезвычайно стоило и непременно! С одной стороны, - говорила она, ставя пирог на стол, - вы очень заслужили награду. А с другой - я вдруг подумала, что скоро умру и вкус маминого пирога никто на свете не будет помнить. А вы человек молодой, вы проживете долго и через много лет скажете кому-нибудь: "Одна старая полька как-то угощала меня пирогом, который ее научили делать лет сто тому назад в Варшаве! Вот это был пирог так пирог!" И значит, маленький кусочек маминой жизни перейдет в двадцать первый век. Двадцать первый - подумать страшно! Ну скажете?
– спросила она, глядя, как Матвей пробует пирог.