– Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли драться до последней капли крови за наши города и села проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу…

Все слушали, качали головами, и Чонкин тоже качал. Он готов был драться, но не знал, с кем и как. Когда забирали на фронт мужиков, военкоматский капитан сидел на крыльце конторы, разговаривал с председателем. Чонкин подошел к нему, обратился по всей форме, так, мол, и так, а тот не дослушал толком, да как гаркнет: Вы на посту стоите? А кто давал вам право покидать пост? Кругом! На пост бегом марш! Вот и весь разговор. А Сталин, он бы так не сказал он умный, может понять и войти в положение. Не зря народ его любит. И поет хорошо. Валенки, валенки. Только почему женским голосом? Песня кончилась, раздались аплодисменты.

– Вот здорово!– услыхал Чонкин сзади. Он вздрогнул и обернулся. Тайка Горшкова, поигрывая бичом и раскрыв рот смотрела на радио. Теперь она была пастухом после того как Лешку Жарова забрали на фронт.

Чонкин осмотрелся и, не увидев больше никого, снова уставился на Тайку.

– Здорово, говорю, Русланова поет,– повторила Тайка.

– Ты что, коров уже пригнала?– удивился Чонкин.

– Давно уж. А чего?

– Да так, ничего.

Удивляясь тому, как это он прозевал момент, когда пригнали коров, Чонкин пошел к дому. Корова, конечно, пришла домой своим ходом, уж чего, ч его, а дорогу знает. Но все же чудно так получилось, что он задумался и не заметил, как разошлись люди. Впрочем, они даже как будто и не разошлись, а вон все стоят в том же составе. Только почему-то в другом месте. Как будто возле избы Гладышева.ГДа, точно, так и есть.

– Чего стоите?– спросил Чонкин, опять же у Нинки Курзовой. Нинка обернулась и посмотрела на Чонкина как-то странно, так странно, как-будто с ним что-то случилось. А вслед за Нинкой и все остальные стали воротить головы в сторону Чонкина и смотреть на него с ожиданием чего-то.

Чонкин смешался, не понимая в чем дело, стал сам себя оглядывать, не вымазался ли. Тут из толпы вынырнул Плечевой и пошел на Чонкина с распростертыми объятиями.

– Ваня, друг, что же ты тут стоишь?– закричал он.– Иди быстрей, чего покажу. Тут такое кино получается.– Он взял Чонкина за руку и повел сквозь толпу, которая охотно расступалась. Чонкин посмотрел и глазам своим не поверил. Замечательный огород, созданный каждодневным трудом и гением Гладышева, являл собой картину страшного опустошения. Он был изрыт и истоптан с такой тщательностью, какбудто через него прошло стадо слонов.

Только кое-где торчали из земли истерзанные охвостья бывшего пукса и один-единственный, чудом сохранившийся куст пышно зеленел на фоне всеобщего разрушения.

Виновница всего происходящего корова Красавка, должно быть, оставила этот куст на закуску и сейчас, стоя среди огорода, тянулась к нему и должна была бодотронуться, но хозяин огорода держал ее за рога, исполненный отчаяния слепой злобы и решимости спасти хотя бы этот жалкий остаток созданного им чуда.

Словно тореодор, стоял Гладышев перед коровой, широко расставив ноги в пыльных брезентовых сапогах. Пытаясь побороть этого варвара, он напрягал окаменевшие мышцы.

Тут же, хватая Гладышева за рукав, безутешно рыдала Нюра.

– Матвеич,– заливалась она слезами,– отдай корову. Ну, пожалуйста. Ну что ты с ней будешь делать?

– Зарежу!– мрачно сказал Гладышев.

– Ой, господи!– причитала Нюра.– Она ж у меня одна, Матвеич. Отдай!

– Зарежу!– твердил свое Гладышев и тащил корову в сарай. Корова упиралась и тянулась к оставшемуся кусту пукса. На крыльце, равнодушная ко всему, Афродита кормила грудью Геракла. Чонкин, не зная, что делать, растерянно оглянулся.

– Ну что ж ты, Ваня, стоишь?– ободряюще улыбнулся ему Плечевой.– Спасай скотину. Ведь зарежет. Чикнет ножом, и привет.

Плечевой подмигнул стоявшему рядом счетоводу Волкову. Не хотелось Чонкину ввязываться в это дело. Но Гладышев уперся, а Нюра плачет. Иван нехотя просунул голову между жердями в заборе.

– Ой!– взвизгнул тонкий женский голос. Это была Зинаида Волкова, жена счетовода.– Ой, бабы, счас будет, убивство.

Увидев Чонкина, Нюра осмелела и перешла к активным действиям.

– Ирод проклятый!– закричала она и вцепилась своему врагу в красное правое ухо.

– Ах, так!– возмутился Гладышев и толкнул Нюру ногой в живот.

Нюра упала в борозду и завыла в голос.

Чонкин подошел к Нюре, наклонился и увидел, что ничего страшного не случилось. Нюра живая и даже не раненая.

– Чего ревешь?– рассудительно сказал он, помогая Нюре подняться и отряхивая на ней платье.– Никто тебе ничего не сделал. Ну толкнул Кузьма Матвеевич маленько, так его тоже можно понять. Любому бвло б обидно. Старался человек все лето,а тут эвон какое дело. Уж ты, Кузьма Матвеевич,– повернулся он к соседу,– извини за ради бога, у ней нет в голове соображения, что это твое, а это чужое, как увидит чего зеленое, так и жрет. Нюрка позавчера повесила на забор зеленую кофту, так она и ее слопала, один только левый рукав остался. Ух ты, вражина!– замахнулся он кулаком на корову.– Пусти-ко, сосед, я ее сейчас так накажу, что больше в чужой огород не полезет.

С этими словами Чонкин положил руки поверх гладышевских на рога Красавки.

– Отойди,– сказал Гладышев и пихнул Чонкина плечом.

– Да нет уж, не отойду,– сказал Чонкин и толкнул соседа ответно.– Уж ты, Кузьма Матвеич, корову-то отдай, а мы с Нюркой тебе за огород чего ни то да заплатим.

– Дурак!– сказал Гладышев со слезами на глазах.– Чем можешь ты оплатить научный подвиг? Я же хотел вырастить гибрид мирового значения – картофель с помидором.

– Отдадим,– заверял Чонкин,– ей-богу, отдадим. И картошку, и помидоры. Какая тебе разница, вместе оно выросло или не вместе.