– Она говорила вам про Оленина?

– Конечно, говорила. Он великий подонок, этот Оленин, убил бы его собственными руками, так измываться над женщиной…

– Вы были с ним знакомы?

– Еще чего… Но мой брат одно время работал с ним в проектном институте и кое-что рассказывал мне о нем… И все равно, все это были цветочки по сравнению с тем, в какую выгребную яму спихнул этот негодяй Веру…

– Что вы имеете в виду?

– А то, что Миша, это мой брат, буквально на днях рассказал мне такую вещь… Он встретил как-то Захара, они разговорились, зашли пообедать в кафе, где Оленин ему и рассказал, хохоча и гримасничая, что подцепил женщину, некрасивую и все в таком роде, которая старше его, но которая просто умирает от любви к нему… Что он, чуть ли не плача, рассказал ей о своей импотенции, нет, вы только представьте, об импотенции! И что женщина поверила, она жалела его, давала ему деньги на лекарства, заботилась о нем, да что там – содержала его! А он на ее денежки приглашал себе девиц по объявлениям, развлекался как мог, прожигая ее деньги, и ко всему прочему выпросил у нее себе на день рождения шикарную, ну просто роскошную квартиру на Речной… И представьте себе мое удивление, когда я узнал, что женщина эта – директор «Авиценны», то есть та самая, которая сейчас отдыхает в нашем пансионате…

– И вы только поэтому стали с ней встречаться? Только из-за ее денег, как Оленин? – вырвалось у Юли.

– Поначалу, если честно, так оно все и было, но потом, когда я пригласил Веру в баньку и она согласилась, я понял, на какую золотую жилу напал… Это не женщина, а одинокое несчастное существо, которое за один ласковый взгляд, за одно горячее прикосновение готово для мужчины на все… абсолютно… Она была неопытна, но ее естество само знало, что ей нужно… Ее лицо во время любви иногда казалось мне даже красивым… И кто бы мог подумать, что она согласится на такое… Ведь в пансионате она за пару дней сумела себя зарекомендовать настоящей мегерой! Синий чулок!

– Это вы рассказали ей про предательство Оленина, про его мнимую импотенцию?

– Конечно, я! А кто бы ей еще раскрыл на это глаза?

– И какого числа это случилось?

– Сейчас посмотрю… Мы с Мишей встретились… минутку… девятого числа, потом были выходные, а на следующий день мне сказали, что в пансионат приехала Лаврова… Где-то числа двенадцатого…

– А что, в вашем пансионате все про всех знают?

– Конечно. Кроме того, Вера привлекала к себе внимание своими нелепыми нарядами и жутко безвкусной бижутерией… Знаете, так часто бывает: у женщины есть деньги, но она не умеет их на себя тратить. Кончилось это тем, – Засоркин даже улыбнулся, – что мы с ней потом пару раз ездили в город и я сам покупал ей трусики, юбку и две блузки… Она, мне думается, прекрасный организатор, руководитель, но как женщина, в смысле тряпок, быта и всего такого, полный ноль… Ее воспитывать нужно.

– А вы ведь довольно тепло говорите о ней, Лев Борисович. Вы, случаем, не влюблены в нее?

– Не знаю… – замялся стоматолог, – во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы наши отношения сохранились.

– Вы занимали у нее деньги?

– Это она вам уже успела разболтать?

– Нет, она мне ничего такого не говорила… Просто я догадалась. Ведь у вас семья, зарплата маленькая, жена наверняка не работает…

– Но у меня еще кабинет в городе, где я принимаю частным образом…

– Так вы занимали у Веры деньги?

– Конечно, но только справедливее было бы сказать, что она мне сама их давала. Просто так. На расходы. А мы на эти деньги купили Маечке детскую мебель и жене норковую шапку, а вчера приобрели морозильную камеру…

– Ну и чем же вы лучше Оленина?

И тут Засоркин расхохотался. Он просто закатился в хохоте, держась за живот, а когда успокоился, вытирая слезы, то прошептал, едва дыша:

– Так я ж наполняю ее жизненными соками… – И блаженно улыбнулся.

– А по-моему, вы самый настоящий сексуальный маньяк! И вообще… скотина! – Юля отмахнулась от него, как от нахального и неисправимого циника.

– Ерунда все это… Я тоже много думал над этим вопросом и решил так: плоть надо тренировать, как и мозг. Об этом всюду говорят и пишут. А то, знаете, можно потерять форму. Кроме того, у меня гены… Мой отец тоже работал в доме отдыха еще в советское время и наплодил полно детишек. И женщины его любили, как ни странно, хотя он прихрамывал. Но он был очень добрым и ужасно расстраивался, когда какая-нибудь из его любовниц делала аборт. Он до конца своих дней помогал многим женщинам, которые родили от него детей. С некоторыми мы до сих пор дружим… Взять, к примеру, Мишу, о котором я вам только что говорил. Так вот – он сын моего отца, мой сводный брат…

– А что же ваша мать, она знала о похождениях отца?

– Она у меня была умная женщина и никогда не заводила с отцом разговоров на эти темы, она знала, что ее Боренька всегда вернется вовремя домой, что он принесет денежки и положит их в фарфорового ангела, что стоит на пианино. Моя мать была всегда занята на своей работе, в музыкальной школе, давала много частных уроков, и у нее не было совершенно времени, да и желания, я думаю, следить за мужем… Она его очень любила, да и он не мог без нее жить… Вот такие дела, а вы говорите – сексуальный маньяк… И вообще, вы не слушайте никого, ведь если я иду с женщиной в лес или везу ее в баньку, то это не всегда означает, что я непременно совершаю с ней… сами понимаете что… Мне нравятся женщины вообще, вы понимаете меня? Мне нравится рассматривать их, я получаю эстетическое удовольствие, когда вижу красивое обнаженное тело…

Юля слушала его и думала о том, что такой сластолюбец не способен на убийство, и его восклицание «убил бы его собственными руками» лишний раз подтверждает его непричастность к смерти Оленина. Но то, что он спровоцировал Веру Лаврову на убийство, в этом Юля уже нисколько не сомневалась.

– Что? Что вы сказали? – очнулась она и тряхнула головой, пытаясь вернуться в реальность. – Извините, я задумалась…

– Мне пора домой… – каким-то необъяснимо нежным и трогательным голосом произнес Засоркин и покраснел, – вы не отвезете меня обратно в город? Понимаете, я обещал жене сходить на рынок, к нам сегодня придут гости…