Полистав паспорт, девушка внимательно посмотрела на Юлю, затем, поднявшись со своего места, куда-то ушла и вскоре вернулась с каким-то господином. Она ему объяснила то, что поняла из разговора с русской посетительницей, после чего этот господин, кивнув несколько раз головой, двинулся с паспортом куда-то вдоль стеклянной перегородки, а потом и вовсе скрылся из виду, затерявшись среди работников, а точнее, работниц, почты. Вернулся он с тремя конвертами.

– Силь ву пле, мадам Зэмцов…

Юля дрожащей рукой взяла конверты. Одинаковые, голубые с зелеными и желтыми марками. Надписи на них были сделаны на русском и французском языках.

«Земцовой Юлии. До востребования».

Она вышла на улицу, чувствуя, что задыхается. Ей не хотелось вскрывать письма при свидетелях. Это все равно что посвятить чужих в свою интимную жизнь. Так, во всяком случае, казалось ей тогда.

Она разорвала первый конверт, датированный 22 марта.

«Юля, если ты в Париже, чего я не исключаю после всех известных событий, то позвони мне по телефону: 02 48 26 25 53. Крымов».

Второй конверт – 23 марта и тот же самый текст.

Третий конверт – тоже от 23 марта:

«Шубин в Сочи, не ищи. Мой телефон…» – и тот же самый номер телефона.

Она вернулась на почту и спустя пару минут уже набирала восьмизначный номер. Юля не удивилась, что никто не брал трубку. Да и кто может взять, если все, что с ней происходит, сон? Вот сейчас она проснется и окажется если не в Москве, в объятиях собственника Харыбина, то, быть может, в «Эсмеральде», где похрапывает, мечтая стать президентом, Берестов…

Она вышла из кабинки пошатываясь. Затем купила конверт, попросила бумагу и ручку и написала письмо, адресованное уже Крымову: «Я в Париже, остановилась в гостинице „Эсмеральда“. Номера телефона не знаю. Я с Берестовым, он ищет тебя. Видела Щукину по телевизору в Монморанси, направляемся туда. Харыбин через „Аперманис“ хочет разыскать тебя с моей помощью. Кажется, мне удалось оторваться. Связь через Главпочтамт. Найди меня. Земцова. P.S. В Берлине, в отеле „Штраусс-Холл“ Миллерша. Она прикрывает меня, но, возможно, за ней установлена слежка».

В гостиницу она вернулась с мороженым и протянула его – внешне выглядевшему весьма озадаченным – Берестову.

– Вы что-то задумали против меня? – вдруг устало, чуть ли не постанывая, спросил он и покачал головой. Он выглядел как человек, смертельно уставший от предательства, обреченный жить в постоянном страхе быть подставленным, если не убитым.

«Очевидно, – подумалось ей, – это участь всех, кто лезет наверх, стремясь к власти, карабкается из последних сил, не в состоянии отказаться от заоблачных, затуманенных иллюзиями райских кущ, в центре которых увитый розами и посыпанный зелеными долларами постамент в виде кремлевского, обитого дорогим шелком президентского кресла».

– Нет, извините, что заставила вас ждать… Я ничего против вас не задумала и не собираюсь задумывать. Мы с вами движемся к одной цели. Не советую вам портить со мной отношения, подозревая меня в чем-то корыстном или подлом. Я не такой человек…

– Хорошо. Извините. Но тогда и я вам признаюсь кое в чем. Пока вы отсутствовали, я позвонил в наше посольство и попросил связаться с тем самым корреспондентом, который делал репортаж в Монморанси.

– И что же? – Сердце ее забилось, а ноги мгновенно ослабели так, что ей пришлось сесть. – Есть новости?

– Больше того, я сам лично разговаривал с ним и задал ему вопрос, не присутствовала ли на съемке рыжеволосая молодая женщина, русская, по фамилии Щукина, на что получил вполне определенный ответ: да, присутствовала. Больше того, он с ней знаком.

– Конечно же, он спросил, с какой стати вы заинтересовались ею?..

– Спросил. Я ответил, что я ее доктор, эмигрант по фамилии Карлофф, что мне недавно пришли ее анализы, но она внезапно исчезла, и я не имею возможности принять определенные меры к тому, чтобы подготовить ее к родам…

– Вы шутите!

– Ничуть.

– То есть речь шла о ее беременности?

– Я подумал о том, что если Щукина скрывается, то, во-первых, навряд ли она лезла бы в кадр, тем более что корреспондент наш, московский, следовательно, репортаж увидят в России, а во-вторых, раз этот корреспондент – фамилия его, кстати, Лешевич, Владимир Лешевич, – так спокойно ответил мне, что они знакомы с Щукиной, стало быть, мои предположения относительно того, что Щукина в данный момент живет не таясь, подтверждаются. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как представиться ее врачом, – навряд ли посторонний знал что-либо о беременности, да и действовать вот так открыто, как действовал я, к тому же еще через посольство, надеясь на авось, тоже не стал бы. Следовательно, мне должны были поверить.