Даже в ходе Гражданской войны и тем более после Ленин отдыхал по нескольку раз в году. Иногда это было по его инициативе, иногда по настоянию врачей.

Например, врач Гетке в августе 1921 года пишет в ЦК, что ввиду сильного переутомления Ленина следует «освободить его от всякой обязательной работы в течение не менее месяца, причем срок этот может быть продлен». Врач рекомендовал «прекратить телефонные переговоры», «посещение заседаний» и т. д. Немного позже, в этом же году, Ленин сам берет еще один отпуск, который продлевает затем на две недели, затем еще…{61}

Организм вождя, сформировавшийся на протяжении десятилетий в режиме свободной, вольной деятельности, явно давал сбои и не выносил перегрузок. Ленин все чаще и чаще покидал работу и ехал за город.

Ленин, живя за границей, был весьма внимателен к своему здоровью, при каких-либо беспокойствах тут же посещал врачей{62}. В списках зарубежных докторов числятся разные специалисты, в том числе и по нервным болезням.

Ленин был весьма аккуратен. На его рабочем столе всегда был порядок. Не терпел богемных замашек некоторых социал-демократов из России, подвизавшихся за границей. Бросив курить в юношестве, под влиянием матери, никогда больше не попадал в сети этого соблазна. Более того, не мог терпеть курение в своем присутствии.

В его жизни было немного случаев, когда среди его знакомых назревал конфликт, чреватый дракой. Ленин всегда тут же уходил. Был страшно осторожен, лично никогда не рисковал. После приезда в Москву у него всегда была постоянная охрана. После покушения – резко усиленная{63}. Как вспоминал Троцкий, у Ленина было твердое убеждение, что руководство должно быть «неприкосновенным», не допускать в отношении себя никакого риска{64}.

В воспоминаниях его современников, соратников облик «зарубежного» и «российского» Ленина предстает как очень «правильный»; это человек без каких-либо внешних аномалий: трезвенник, уравновешен, пунктуален, рассудочен. Даже немногие увлечения у него были обычными. Например, охота. Правда, по приезде в Россию лишь несколько раз Ленину удавалось выехать с ружьем в лес.

На одном из заседаний Совнаркома в марте 1922 года Е. Преображенский написал записку Ленину, интересуясь его успехами на последней охоте: «Владимир Ильич! Говорят, Вы имели сногсшибательные успехи на заячьем фронте?» Ленин тут же ответил: «Неуспех. За весь отдых ни одного выстрела! Увы!»{65} Может быть, Председатель Совнаркома в этот момент вспомнил, что «сногсшибательные успехи на заячьем фронте» он имел лишь в Шушенском, в сибирской ссылке. Надежда Константиновна вспоминала, что «позднею осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники»{66}. Крупская явно подает эти охотничьи детали как некие доблести Ильича, от которых сегодня, право, становится как-то не по себе.

Ленин был многолик. С одной стороны, заботливый семьянин, регулярно посылающий многочисленные письма с неизменным обращением: «дорогая мамочка», «дорогая Маняша», «дорогой Митя», «дорогая Анюта». Заботливый товарищ, предписывающий Сталину больше «отдыхать, не вставая», а для Рыкова устанавливает решением Политбюро «молочную диету»; не гнушается вопросом – как с геморроем Карахана. Аккуратист, любящий все земное в меру, очень ценящий свое здоровье и спокойствие.

И с другой стороны – человек, исподволь готовивший себя к роли вождя, лидера революции, руководителя нового государства. Троцкий писал, что «с момента объявления Временного правительства низложенным, Ленин систематически и в крупном, и в малом действовал как правительство»{67}. Его совсем не заботило, что народ никогда не уполномочивал большевиков руководить Россией и лично его – возглавлять правительство. С захватом власти в нем сразу проснулись, рельефно проявились как бы дремлющие черты его морального облика: максимализм, беспощадность, непреклонность, решимость, готовность пожертвовать всем во имя власти.

Трудно в человеческой истории найти еще одного такого революционера, который был готов поставить на карту существование огромной империи, великого государства во имя достижения его кланом власти. Ленин чувствовал призыв собственной судьбы и в этом смысле, прав был Бердяев, являлся «роковым человеком». Но роковым он оказался и в смысле нанесения народам России гигантского духовного и физического шрама, который никогда полностью не зарубцуется.

Ленинский интеллект был крошечной моделью, предвосхитившей гигантскую Систему, которая в течение семи десятилетий безуспешно пыталась стать планетарной.

Пророк Коминтерна

Это был обычный из тех напряженных, наполненных до краев заботами дней, когда Ленин не болел или отдыхал, а трудился у себя в Кремле. Обычный день 23 июля 1920 года. Наряду с внутренними вопросами – заседание Политбюро ЦК, заседание Совета Труда и Обороны, груды бумаг из правительства, ВСНХ – множество дел пришлось решать и по линии международной. Вот донесение А. Аксельрода о положении в Туркестане и в сопредельных странах, инструкции Н.С. Тихменеву на ведение переговоров с правительством Финляндии, бумаги по Польше и Англии, много денежных документов.

Но главное международное «дело» в этот день – Ленин вечером председательствует на очередном заседании II Конгресса Коминтерна, несколько раз выступает там как председатель, слушает речи ораторов{68}.

В его мозгу отчетливы оттиски картин нарастания революционного процесса во многих странах мира, создания новых коммунистических партий, подъема международной поддержки того великого дела, которое начал он и его партия… Возможно, он ощущал внутренние токи циркуляции планетарной революционной энергии, подсознанием уже слышал мерную поступь пролетарских батальонов на всех континентах. Красно-кровавые стяги уже вздымаются во многих столицах… Еще три года назад нельзя было и подумать обо всем этом. Невероятно! Фантастично! Но ведь он еще в июле 1918 года в статье «Пророческие слова» написал: «В чудеса теперь, слава богу, не верят. Чудесное пророчество есть сказка. Но научное пророчество есть факт»{69}.