Если говорить о ближайшем будущем, о программе преобразований, которые он считал незамедлительными, то это, конечно, прежде всего отмена крепостного права, убежденным противником которого Пушкин всегда был. Затем - распространение просвещения. Воспитанный на идеалах века Просвещения, сам его наследник, Пушкин придавал огромное, можно сказать, решающее значение пробуждению народного самосознания, распространению в широких массах наук и искусств, совершенствованию нравов.

В этом он, как и многие представители передовой дворянской интеллигенции того времени, видел основной стержень общественного прогресса. На распространение просвещения - пусть медленное - он возлагал основные надежды. И потому:

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Разум человеческий, его бессмертный гений восторжествует наконец над силами тьмы, невежества, варварства и деспотизма. И на разумных основаниях должно будет тогда строить все социальные институты. Что же это за разумные основания?

По своему происхождению, воспитанию, положению в обществе Пушкин был аристократом, и на все социально-политические воззрения его этот аристократизм наложил заметный отпечаток. Он открыто гордился своей родовитостью, потомственным дворянством, своими предками, которые не ладили с царями. На этот счет он в свое время получил довольно резкую отповедь Рылеева: "Чванство дворянством непростительно особенно тебе.

На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают.

Будь Поэт и гражданин".

Однако причины этого "чванства" следует понять, здесь не просто какая-то смешная, карикатурная и недостойная черта характера, как думалось Рылееву. Потомственное дворянство представлялось Пушкину олицетворением ума, долга, чести в российском обществе. Они - носители интеллигентности и просвещенности. Они - единственная сила в России, противостоящая царскому абсолютизму, самодержавию, окружающему себя беспринципными выскочками чиновными сановниками, которые быстро получали личное дворянство и оттесняли более самостоятельное и достойное, как казалось Пушкину, дворянство потомственное.

К тому же в России двадцатых годов Пушкин не видел, да и не мог видеть иной революционной силы, кроме декабристов, дворянских революционеров. И потому "демократическая ненависть" к дворянству, звучащая со страниц продажных изданий Ф. Булгарина и Н. Греча после подавления восстания на Сенатской площади, вызвала у Пушкина страстную отповедь: "Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа".

Призыв восставших во времена Великой французской революции "Аристократов на фонарь! Повесим их, повесим! Qa ira! (Пойдет!
– Г. В.)"

в России после 1825 года, естественно, приобретал совершенно иной смысл: эти слова были бы вполне уместны в устах Николая I по адресу декабристов, многие из которых принадлежали к самым аристократическим семьям российского дворянства. И потому Пушкин попал в цель, когда, желая уничтожить Булгарина как прихвостня Николая I, сравнил его выпады против дворянской интеллигенции с криками: "Аристократов на фонарь, на фонарь! Повесим их, повесим!"

Имея в виду Булгарина и компанию, Пушкин писал: "И на кого журналисты наши нападают? ведь не на новое дворянство, получившее свое начало при Петре I и императорах и по большей части составляющее нашу знать, истинную, богатую и могущественную аристократию - pas si bete (они не настолько глупы.
– Г. В.). Наши журналисты перед этим дворянством вежливы до крайности. Они нападают именно на старинное дворянство, кое ныне, по причине раздробленных имений, составляет у нас род среднего состояния, состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного, состояния, коему принадлежит и большая часть наших литераторов.

Издеваться над ним (и еще в официальной газете) нехорошо - и даже неблагоразумно. [Положим, что эпиграммы демократических французских писателей приуготовили крики les aristocratesa la lanterne (аристократов на фонарь); у нас таковые же эпиграммы хоть и не отличаются их остроумием, могут иметь последствия еще пагубнейшие...] Подумай о том, что значит у нас сие дворянство вообще и в каком отношении находится оно к народу... Нужно ли тебе еще объяснений?"

Пушкин высказался более чем прозрачно для цензурной печати. Он явно дал понять, какое именно дворянство и каких его представителей он защищает. Это - "род среднего сословия, - говорит поэт, - то есть того сословия, которое во Франции и совершило революцию, у нас же за неимением третьего сословия самой революционной и просвещенной силой является старинное дворянство, оно не враг народу, а само заинтересовано в освобождении его от крепостного права".