— До свида-а-нья! — машут платками девочки.

Мальчишки поднимают паруса. Веселый гомон затихает. Лодки отчаливают.

— Счастливого плавания! — разносится над рекой бас Ильи Николаевича.

— В добрый час! — напутствует детей Мария Александровна. — Итак, дети отправились в путь, — с легкой грустью говорит она. — Даже мне захотелось пуститься вместе с ними.

— И мне, — признается Маняша.

Илья Николаевич поднимает дочку на плечо. Лодки, как белые лебеди, проплывают под парусами мимо утеса. Возникает песня — мальчишеская, звонкая, задорная. Разносится по реке и удаляется вместе с лодками.

На берегу наступает непривычная тишина. Становится чуть грустно, что умолк гомон ребячьих голосов, угасла песня.

— Уже волнуешься? — спрашивает Илья Николаевич, поглядывая на жену.

— Немножко.

— А я совершенно спокоен. — Илья Николаевич, прищурившись, всматривается в голубое марево, где скрылись лодки. — Саша очень тщательно подготовился к путешествию, продумал все до мелочей. Я рад, что он немножко отдохнет от своих книг и кольчатых. Хорошо, что он решил идти вместе со всеми, а не пустился один на своей душегубке. — Илья Николаевич улыбнулся своим мыслям. — Саша у нас на верном пути. Слышишь, Машенька, сын у нас будет ученым.

— Ты доволен?

— Я горд.

Мария Александровна раскрыла тетрадь, пробежала ее глазами.

— Слушай, Илюша, какие стихи написала Аня:

— Хорошие мысли… верные мысли… — Илья Николаевич одобрительно кивнул головой.

Мария Александровна села на пенек в тень, продолжала читать.

— Аня у нас будет писательницей. Я часто думаю, кем будет у нас Оленька. Музыкантом или филологом?

— Оля талантлива, весьма талантлива, — задумчиво говорит Илья Николаевич.

Маняша, которая внимательно рассматривала муравьиную кучу, заинтересованно спросила:

— А что такое «талантлива»? Это хорошо?

— Хорошо, — смеется отец. — Это значит — умеет много и усердно трудиться.

Маняшино внимание привлекла большая стрекоза с янтарными крыльями, и она помчалась за ней.

— Беспокоит меня Володя. Горяч, упрям, насмешлив.

— У него хорошее, доброе сердце. Он очень способный мальчик, — горячо защищает Мария Александровна сына. — Ты его редко хвалишь.

— Боюсь, Машенька, боюсь. То, чего Оля добивается упорным трудом, он делает шутя. Ему многое дано, с него надо больше спрашивать… Вот Митя, он в вас, в Бланков, он будет врачом.

— Да он и лицом все больше походит на деда, — соглашается Мария Александровна. — Какое большое счастье, что у нас столько детей! Выводить в жизнь мальчиков будешь ты, девочек — я.

— Вместе, Машенька, вместе, всю жизнь вместе. Мы оба им очень нужны, и ты и я.

— А кем буду я? — вдруг неожиданно появляется Маняша.

— А кем ты хочешь быть? — спрашивает отец.

— Я хочу быть путешественником и еще кататься на лодке, — отвечает Маняша.

— Почему бы нам действительно не прогуляться по Волге? — Илья Николаевич поднимает на руки дочку.

— Ура! — кричит Маняша. — Мы тоже поедем путешествовать, далеко-далеко!

Спускаются по косогору вниз. Илья Николаевич отвязывает лодку, раскачивает ее сильным движением и стаскивает с песка в воду.

Маняша хлопает в ладоши, радуется, что у нее такой сильный папа. Она занимает место рядом с мамой. Илья Николаевич садится на весла.

— Ты помнишь, Машенька, двадцать лет назад мы также катались на лодке и я пел тебе песни?

— Мы тогда были молоды, а сейчас нам вдвоем уже сто лет! — смеется Мария Александровна.

— Неужели сто? Да. Тебе — сорок восемь, мне — пятьдесят два. Но тогда мы были с тобой вдвоем, а сейчас нас восемь человек, восемь, Машенька! И в среднем на каждого приходится… Сколько же приходится? — Илья Николаевич быстро подсчитал: — Нам в среднем по двадцать два года каждому. Совсем немного. Мы еще молоды, очень молоды.

Сильными взмахами весел Илья Николаевич выводит лодку на середину реки. Положил весла на борт, светлые струи бахромой стекают в воду, и он, обхватив руками колени и глядя на сидящих перед ним двух Машенек, поет задушевно и молодо.

Под Новый, 1886 год в семье Ульяновых, как всегда, устроили бал-маскарад. Илья Николаевич вывернул мехом наверх шубу, прицепил к бороде длинные льняные пряди. Мария Александровна смастерила из ваты шапку, и он сидел возле елки, как настоящий Дед Мороз, только под наклеенными бровями поблескивали молодые, с огоньком глаза.