Гостиная наполнилась шуршанием роскошных костюмов из гофрированной разноцветной бумаги. Прекрасная испанка с веером, сверкая черными глазами из-под маски, ни на шаг не отходила от Кота в сапогах, который больше смахивал на д'Артаньяна. И никто, конечно, не узнавал в этой паре Олю и Володю. А Красная Шапочка — Маняша узнавала всех. В барышне-крестьянке она сразу угадала Олину подружку Сашу Щербо, в Дон Кихоте — Митиного приятеля Алешу Яковлева и, конечно, узнала в маленьком гноме пятилетнего Сашу, сына директора гимназии. Только спутала сначала маму с Аней. Две тоненькие елочки, закутанные в зеленую бахрому, танцевали лучше всех, но у мамы-елочки из-под зеленой шляпы выбилась белая прядь волос.

Кот в сапогах был неистощим на выдумки. Он был и актером и режиссером, придумывал веселые шарады и первый запевал ломающимся голосом.

— Я совсем погибаю, милый друг… — пел Кот в сапогах подруге-испанке и, сорвавшись на высокой ноте, смеялся звонко, вытирал лапой в белой варежке слезы под маской и признавался: — Вот видишь, младая испанка, совсем погиб я…

До самого утра светились окна в доме Ульяновых. Два раза меняли свечи на елке. Кружились, изнемогая от смеха и веселья, пары. Без устали играла мама-елочка на рояле то нежные вальсы, то задорную плясовую. А сколько песен было спето!..

Спать расходились усталые, счастливые. Впереди была еще целая неделя веселых каникул…

…Но кончились каникулы.

Утром Володя, Оля, Митя и Маняша, вскинув за плечи ранцы, отправились в гимназию, Илья Николаевич пошел к себе в кабинет заканчивать годовой отчет. Мария Александровна с Аней разбирали елку, аккуратно укладывали самодельные игрушки в коробки из-под ботинок и вполголоса обсуждали, как там Саша в Петербурге, так ли весело он провел свои каникулы. Аня собиралась возвращаться в Петербург на курсы.

Елка опустела. Дождем сыпалась с нее хвоя, на ветках поблескивали осенней паутиной ниточки канители, под ногами хрустела бертолетова соль, изображавшая снег.

Аня понесла коробки с елочными игрушками на чердак. Мария Александровна взяла в передней с полки «ежик» и стала чистить стекла на лампах. Мягко ступая, зашла в кабинет Ильи Николаевича. Он сидел за письменным столом прямой, развернув плечи, так же, как учил сидеть за партой учеников, и ручку легко сжимал пальцами, и лист бумаги лежал перед ним чуть повернутым влево. Он сам делал всегда так, как учил детей.

Мария Александровна сняла с лампы стекло, подышала в него, прочистила «ежиком», подровняла ножницами фитиль в лампе. За окном вьюжило, надвигались ранние зимние сумерки.

Илья Николаевич откинулся на спинку стула.

— Не зажигай пока лампу. Посумерничаем.

— Тебе пора отдохнуть, — сказала Мария Александровна.

— Я не устал, и осталось совсем немного.

Илья Николаевич перебирал на столе листы, исписанные красивым, четким почерком.

— Помнишь, Машенька, шестнадцать лет назад, когда мы с тобой приехали в Симбирск, я насчитал тогда по всей губернии…

— …восемьдесят девять школ, — подхватила Мария Александровна.

— А сколько учеников в них было? — тоном экзаменатора шутливо спросил Илья Николаевич.

О, она очень хорошо помнит: две тысячи учащихся на всю губернию.

— А сейчас, Машенька, в губернии четыреста тридцать четыре школы, и учеников в них более двадцати тысяч.

В голосе Ильи Николаевича звучала гордость.

— А девочек сколько?

— Три тысячи с лишним. Маловато еще.

Мария Александровна вспомнила, как огорчало Илью Николаевича, что в школах вовсе нет девочек, и как он воевал с крестьянами, уговаривая их посылать дочерей учиться.

— Подумай, Машенька, в деревне стало в десять раз больше грамотных. А ты говоришь — «не следует ли отдохнуть». Душа радуется, когда смотришь на эти цифры. Но ой-ой-ой, сколько еще надо сделать! Дожить бы до такого дня, когда все население губернии будет грамотным. А?.. Доживем?

— Конечно, доживем.

— Придется выдержать большую борьбу против похода на земские школы. Если школы превратят в церковноприходские, отдадут их под власть попов — беда, будут они выпускать полуграмотных невежд.

В передней кто-то стучал промерзшими сапогами, обивая с них снег.

В кабинет вошел вестовой Михеич, привез почту.

Мария Александровна зажгла лампу, подождала, пока огонек расползется по всей кромке фитиля, надела стекло и сверху зеленый абажур.

— Из Казани какое-то важное письмо. — Илья Николаевич вскрыл пакет, вынул толстый лист бумаги, украшенный гербом Российской империи, пробежал его глазами и тихо охнул. — Машенька, — сказал он упавшим голосом, — наградили меня… орденом Святого Станислава первой степени.