Дживз уходит на каникулы

Аннотация

Перевела Светлана Чулкова ГЛАВА 1 Дживз поставил перед нами шипящую яичницу с беконом. За употребление коей, облизываясь и толкаясь локтями, принялись Регинальд Херринг (Киппер) и я. Херринг [Херринг – от английского «herring», «селедка». Киппер – от английского «kipper» – «копченая селедка».] – мой старый приятель, нас связывают нетленные воспоминания, когда, будучи еще детьми, мы отбывали срок в Мэлверн Хаус, что в Брэмли: по сути то была начальная школа. Директором там был Обри Апджон, ужасный гад, я вам скажу, хоть и магистр гуманитарных наук. Нам частенько приходилось дрожать в его кабинете в ожидании своей положенной порции прутика, который, как говаривал покойный Соломон, яко змей укусит и ужалит как аспид. В общем мы с Херрингом были неразлучны как два сапога пара и вместе прошагали к счастливому дню святого Криспина, ангела-хранителя сапожников, а значит к окончанию школы. …Лишив между тем свой желудок звания «пустой» и закрепив это глотками крепкого кофе, я потянулся было к мармеладу, но тут в прихожей зазвонил телефон. «Резиденция Бертрама Вустера» объявил я в трубку. – «У телефона Вустер личной персоной. О, привет», – заметил я, ибо трубка заговорила голосом миссис Томас Портарлингтон Траверс из Бринкли, что в Снодсбери, что возле Дройтвика. Проще говоря, это была моя обожаемая тетка Далия. «Пламенное здрасьте подросшему поколению от подрастающего!» – я всегда был рад слышать мою тетушку, ибо она у меня своя в доску. «Привет, привет, яблочку от яблони» – добродушно огрызнулась та. «Честно говоря, думала, что ты еще дрыхнешь. Небось только завалился после очередной гулянки?» Моя честь была задета: – «Что ты, как можно! Вот уже целая неделя, как я встаю с жаворонками, чтобы составить компанию Кипперу. Киппер Херринг, он живет у меня, ждет переезда на новую квартиру. Ты его помнишь? Я как-то приезжал с ним к тебе летом в Бринкли. У него еще такое мятое боксерское ухо. Он сейчас работает в журнале „Сездей Ревью“. Ой, знаешь, они там начинают работать очень рано. Он тебя отлично помнит и передает привет, он всегда говорил о тебе, что ты верх гостеприимства. Ну что же, „яблонька“, рад слышать тебя. Как там у вас в Бринкли?» – А ничего, «цветем» помаленьку, только я не из Бринкли, я здесь в Лондоне. – Надолго? – Днем еду обратно. – Заходи, чайку попьем. – Прости, не могу, я обедаю с сэром Родериком Глоссопом. Я был удивлен. С этим господином, кстати, известным психиатром, я бы не то что обедать, даже завтракать не сел. Мы были с ним в натянутых отношениях: как-то оказались в числе заночевавших гостей у леди Уикам в Хертфордшире, где по наущению ее дочки, ранним прохладным утром, я проткнул штопальной иглой грелку в кровати вышеупомянутого господина. Правда, совсем не специально. Я же не знал, что это его грелка. И вообще, я думал, что он – это его племянник Таппи Глоссоп, с которым мы все время цапались. А джентльмены просто взяли и обменялись комнатами. Вот так вот… «Какого черта?» – спросил я поэтому тетушку Далию. – Какого черта? Ведь платит – он! О, я ее понимал: пенни фунт бережет, и все такое, и все же. Я был изумлен: что может быть общего между тетушкой Далией, у которой явно все в порядке с головой, и этим отвратительным психоаналитиком. Впрочем, переиначивая житейскую мудрость, тетушек не выбирают, и мне оставалось только пожать плечами. – Это, конечно, твое дело, но зачем это тебе. Неужели ты специально приехала в Лондон, чтобы отобедать за счет Глоссопа? – Нет, я приехала за новым дворецким: он последует за мной в Бринкли. – Новый дворецкий? А что с Сеппинзом? – Сеппинза нет с нами. Я сочувственно защелкал языком. Он был неплохой дядька, этот мажордом, тем более, что мы, бывало, вместе пропускали винца в буфетной. – Да что ты говоришь? Жаль. То-то я смотрю, он неважно выглядел в последнее время. Да, вот она наша жизнь. Я бы так сказал: он прах еси. – Да он в отпуск уехал. Я прикусил язык… – А, ясно… Что ж, это совсем другой цвет лица. Знаешь, удивительно, они как сговорились: лучшие слуги, столпы, так сказать, нашего быта, лишают нас своей опоры. Ведь мой Дживз тоже с сегодняшнего утра в отпуске: собирается ловить креветок в Херн Бей. Да, раковина моего дома осталась без своей жемчужины. Я в полной растерянности. – А я знаю, что тебе делать. У тебя есть запасная чистая сорочка? – И не одна. – А зубная щетка? – Целых две, из хорошей щетины. – Тогда собирайся, и завтра приезжай в Бринкли. Сумерки, которые всегда наступают при отъезде Дживза, даже если это утро, начали рассеиваться. Мало что может доставить мне такое удовольствие, как погостить в загородном доме тетушки Далии. Великолепные окрестности, дорожки, посыпанные мелким гравием, гм… канализация, водопровод с чистой местной водой: плюс французская кухня повара Анатоля – божий подарок при любом пищеварении. «Какое чудесное предложение!» – сказал поэтому я. – «Это снимает многие проблемы и возвращает меня к жизни. Завтра же спортивный автомобильчик Вустера будет смиренно стоять под твоими окнами, а сам Вустер – у твоих ног, умытый и причесанный и с песней на устах. Надеюсь также вдохновить Анатоля на создание новых гастрономических произведений. Кто из других посторонних пьет мед из твоих гостеприимных сот?» – Всего их пять. «Пять?» – я снова прищелкнул языком. – «Дядюшка Том уже, вероятно, близок к истерике.» Я знал: этот старый кутила не любит гостей в своем доме. Наверняка в эти дни его дежурная молитва – «Да минет меня чаша сия». – Тома сейчас нет. Он уехал в Херрогейт. – С прострелом? – Не с пострелом, а с магнатом, американским магнатом Хомером Кримом. А тот ступил на берег туманного Альбиона по причине язвы. Доктор прописал ему водолечение в Херрогейте. А Том будет держать его руку и выслушивать, какая же гадость эта наша вода. – Ну и язва! – Как? – А наш дядюшка ультраист. Ты вряд ли слышала это слово, я его узнал от Дживза. Ультраист – это человек, который оказывает бескорыстные услуги, не считаясь ни с чем. – Ха, бескорыстный! У Тома с Кримом назревает очень важная сделка. Если она пройдет, Том станет обладателем пакета без налога на прибыль. Поэтому Том сдувает с него пылинки как с родного. Я понимающе кивнул, хотя, может, это пустое при телефонном разговоре. Я прекрасно понимал ход мыслей сводного дядюшки. Мой Т.П. Траверс настолько мелочен, что мог скопить этой мелочи не один мешок: он никогда не прочь припрятать одну-другую монетку за каминный кирпичик. Ибо он считает, и не без основания, что если немножко добавить, то будет немножко больше. И уж чему он раскроет свои щедрые объятия, так это возможности не платить налоги. Он трясется за каждое пенни пред лицом родного Правительства. – Поэтому, целуя меня на прощание, Том слезно умолял, чтобы ты всячески ублажал миссис Крим и ее сына Вилли, и вообще почитал их за королевских персон. Так что они приехали и поставили себя как шкафы. – Так ты говоришь, ее сына зовут Вилли? – Да: Уилберт. Я задумался. Вилли Крим… Где-то я слышал это имя. Даже как будто со страниц газет. Но не мог вспомнить. – Берти, Адела Крим пишет всякие страшные истории. Ты случайно ими не зачитываешься? Нет? Что ж, как говорится, с миру по нитке. Книгами будешь обеспечен. – Прекрасно. Почитаю, и с большим удовольствием. Я, знаете ли, большой любитель школы «саспенс». Так что мы с миссис Крим родственные души. Я всегда не прочь, когда в виде художественного приема автор подкидывает парочку-другую трупов. – Итак, мы выяснили, что среди твоих гостей миссис Крим и ее сын Уилберт. Позволь, кто же трое остальных? – Ну, дочь леди Уикам – Роберта. Тут я вскочил как ошпаренный. – Что? Бобби Уикам? О боже! – Что за реакция? Ты ее знаешь? – И ты еще спрашиваешь? – Ясно. Это случайно не одна из окольцованных тобою птичек? – Нет, с ней я не обручался. Но попытка с моей стороны была. – Так она отказалась? – Да, слава богу. – Почему? Ведь она не девушка, а загляденье. – Не уродка, скажем так. – Да она просто красавица каких свет не видывал. – Но разве это главное? А душа? – Разве она не такой же ангел как ее мать? – Ничего близкого. Сказал бы я тебе… Но нет, не стану. Пожалею себя. Я бы мог сказать ей, что если ты за рулем и нормальный, лучше не иметь дело с этой рыжей бестией Робертой, но это слишком долгая история, а на чашу весов сейчас поставлен мой недоеденный мармелад. Скажу лишь, что давно уже не витаю в облаках и что эта девушка, отказавшись постоять со мной в качестве невесты во время церковного обряда венчания, оказала мне большую услугу. Вы спросите почему? Тетушка Далия, так нахваливая Роберту, наступала на мой любимый, но мозоль. Конечно, на первый взгляд это была девушка полный отпад. Да, глаза звездочки, волосы бордово-рыжие, эдакая очаровашка, но по характеру – бомба с часовым механизмом вместо сердца. Где она, там жди акта терроризма. Никогда не знаешь, какую кашу она заварит, используя тебя вместо ингредиента. Находясь таким образом в состоянии «кипения», я в свое время выслушивал предупреждения Дживза: «Сэр, мисс Уикам не хватает серьезности. Она легкомысленна и непостоянна. Я бы вас настоятельно предостерег от брака с нею – она явно рыжая.» И он был прав. Как вы уже знаете, именно она подговорила меня прокрасться в спальню Сэра Родерика Глоссопа и проткнутьего грелку штопальной иглой, но это был еще не верх ее совершенства. Одним словом, Роберта, дочь покойного сэра Кутберта и Леди Уикам из Скелдингз Холл, что в Херце, была сущий динамит. Поэтому неудивительно, что перспектива оказаться сейчас с этой особой под одной крышей означала, что крыша может поехать. Не успел я оправиться от одного удара, как моя родная тетушка добила меня окончательно: «Да, и еще у нас гостят Обри Апджон и его приемная дочь Филлис Милз. Но больше – никого. Что с тобой? У тебя астма?» Я так понимаю, тут она имела в виду то, что при последней новости я стал судорожно глотать воздух. А как тут не глотать? Я был загнан в угол. В моей памяти сразу всплыли слова мудрого Киппера: «Знаешь, Берти, нам с тобой грех жаловаться на жизнь. Как бы там ни было, какие бы тучи ни собирались на горизонте, какой бы каши ни просили наши ботинки, какой бы дождь ни мочил нас – а зонт забыт дома у галошницы, – как бы ни было испорчено утро какого-нибудь дня, потому что на завтрак не подали яиц вкрутую, – нас должна согревать та мысль, что никогда больше мы не увидим Обри Апджона, прости меня господи. Вспоминай это, когда тебе особенно тяжело». Что я и делал. И вдруг в моей жизни появляется этот негодяй. Тут и самые хладнокровные сядут в позу умирающего лебедя. – Обри Апджон? Тот самый Обри Апджон? – Тот самый. Вскоре после того, как ты отсидел свой срок за его партами, он женился на Джейн Милз, моей подруге, она была очень богатой. Потом Джейн умерла, он овдовел, осталась ее дочь от первого брака. А я ее крестная мать. Сейчас Апджон на пенсии и ударился в политику. Самое интересное, что кое-кто делает на него ставку как на кандидата от консерваторов по округу Снодсбери, на дополнительных выборах. Представляю себе вашу встречу. Или ты боишься? – Конечно нет. Мы Вустеры невозмутимый народ. Но какого дьявола ты пригласила его в Бринкли? – Я приглашала только Филлис, но он приехал тоже. – Тебе следовало вышвырнуть его. – Ну как можно! Кроме того, он мне нужен для дела. Он будет вручать призы в средней в Снодсбери. Как всегда мы дотянули до последнего, но ведь кто-то должен толкать речь, что мол какими нужно быть хорошими мальчиками, даже если на дворе лето. Ну а сэр Апджон как нельзя кстати. По-моему он прекрасный оратор. Правда, по словам Филлис, у него комплекс: он может читать только по бумажке. Он называет это тезисами. Филлис перепечатывает их для него. «Фу, как нехорошо», – укоризненно заметил я. – «Даже твой покорный слуга, выступая как-то на деревенском концерте с брачной песней иомена, не посчитал за труд выучить слова (которые, правда, состояли преимущественно из текста „динь-дон, динь-дон, вот едет он“). – Короче…» Я было хотел продолжить, но тут тетушка перебила меня и посоветовала сохранять чувство юмора и обходить на тротуарах банановую кожуру. И положила трубку… ГЛАВА 2 Я покинул место телефонного разговора на деревянных ногах. Да уж, «яблочко от яблони»: какое там, я скорее чувствовал себя выжатым лимоном. Мало мне Бобби Уикам, с ее склонностью ставить все с ног на голову. А тут еще и Обри Апджон! Не знаю, заметил ли мой друг Киппер, когда я вернулся на кухню, что, цитируя Дживза «печаль легла на его (мое) чело». Нет, Киппер не заметил, потому что пожирал в это время гренки и мармелад, а я « кому повем печаль свою»? Это чувство надвигающейся грозы в последний раз я пережил в детстве. Я не знал, в каком виде разразится эта гроза сейчас, но внутренний голос подсказывал, что судьба метится Бертраму прямо под дых. – Киппер, звонила тетушка Далия, – сообщил я. – Дай ей бог здоровья: добрая молодая душа. Именно молодая, так ей и передай. Никогда не забуду тех счастливых дней, проведенных в Бринкли, я бы рад напроситься еще на одно приглашение. Она что, в Лондоне? – Сегодня днем уезжает. – Так мы ее угостим за милую душу! – Сегодня она не наша гостья. Далия предпочла компанию Родерика Глоссопа: а он лечит психов. Да ты ведь его не знаешь. – Ты мне как-то говорил про него. Заковыристый тип, насколько я помню. – Заковыристей не придумаешь. – Это он обнаружил в твоей спальне двадцать четыре кошки? «Двадцать три», – поправил я. «Я не люблю преувеличений. – Это были не мои кошки. И засунули их туда мои кузины Клаудия и Юстас. Да разве я мог что объяснить Глоссопу! Он совершенно не умеет выслушивать людей. Надеюсь, что уж его по крайней мере не будет в Бринкли». – Ты едешь в Бринкли? – Завтра днем. – Счастливый, получишь кучу удовольствия. – Правда? Уж это маловероятно. – Ну ты даешь. Один Анатоль с его обедами чего стоит. Помнишь имя той пери, что стоит несчастная у дверей Эдема? – Дживз мне что-то рассказывал. – Так вот, я точь-в-точь как та пери. Мысль о том, что Анатоль каждый вечер накрывает стол, за которым меня не будет, разрывает мне сердце. Лично мне твои сомнения непонятны. Бринкли – это земной Эдем. – С этим трудно не согласиться. Но временами и у этого места появляются свои изъяны. На мой бы вкус побольше бы там ландшафта и поменьше человеческих образцов. Ибо кто ты думаешь завалился нынче туда? Обри Апджон! Киппер был явно в шоке. Он вытаращил глаза, и подрумяненный гренок выпал из его изумленно раскрытого рта. – Старик Апджон? Да ты шутишь? – Точно тебе говорю. Он, личной персоной. А кажется еще вчера ты обнадеживал меня, что наши с ним пути уже никогда не пересекутся. – Но каким образом он очутился в Бринкли? – Именно этот же вопрос я задал своему старшему товарищу тетушке, но ее объяснения ее полностью оправдывают. Оказывается, разлучившись с нами, Апджон женился на тетушкиной подруге, некой Джейн Милз, став отчимом ее дочери, Филлис Милз, а тетушка Далия – ее крестная мать. Моя тетка пригласила крестницу в Бринкли, а Апджон решил тоже проветриться. – Ясно. То-то ты трясешься как осиновый лист. – Не знаю уж как насчет породы дерева, но то, что как лист – это уж точно. Как вспомню его злые глазки… – И толстую, выбритую верхнюю губу! Как посмотришь на него за обедом… Кстати, а Филлис ничего. – Ты ее знаешь? – Мы познакомились в Швейцарии прошлым Рождеством. Передавай ей мой пламенный. Отличная девушка, правда немного малохольная. А она мне не говорила, что Апджон ее родственник. – Нормальные люди стараются скрывать такие вещи. – Да уж. А кто-то ведь влачит родственные узы с Палмером-отравителем. Помнишь, как он нас кормил с Мэлверн Хаус? Помнишь его колбасу по воскресеньям? А вареную – брр – баранину в кактусовом соусе? «А маргарин! Ты вспомни, как у нас слюнки текли, когда он таскал домой – сумками! – деревенское масло. Кстати, Дживз», – спросил я, когда тот подошел убрать со стола, – «тебе не приходилось посещать школу на южном побережье Англии?» – Нет, сэр, я обучался на дому. – Ах, тогда тебе не понять. Мы тут с мистером Херрингом вспоминаем нашего бывшего учителя начальной школы, магистра вишь гуманитарных наук. Кстати, Киппер, тетушка Далия рассказала мне о нем кое-что новенькое, могущее отвратить от себя истинно интеллигентного человека. Ты помнишь его напыщенные речи в конце каждого учебного года? Так вот, оказывается, он читал их по шпаргалке. А без нее он был бы нем как рыба. Отвратительно, неправда ли, Дживз? – Многие ораторы имеют подобный комплекс, сэр. – Нельзя быть таким мягкотелым, Дживз, надо иметь твердые принципы. Впрочем, мы заговорили об Апджоне по причине того, что он снова появился в моей судьбе, вернее вот-вот появится. Он гостит в Бринкли, а я отправляюсь туда завтра. На этом настаивает тетушка Далия, я только что разговаривал с ней по телефону. Ты не соберешь мне кое-что из пожиток? – Хорошо, сэр. – Когда ты отправляешься в свою увеселительную поездку? – Сэр, я предполагал, что это будет сегодняшним утренним поездом, но если вы хотите, я могу отложить это до завтра. – Нет, что ты. Ты можешь ехать как собирался. – Эй, в чем дело? – обратился я к Кипперу, как только дверь кухни закрылась за Дживзом: ибо мой друг прыскал от смеха. Довольно чревато прыскать от смеха, если твой рот набит гренками и мармеладом: но факт. – Я подумал про Апджона. Я был изумлен. Трудно было себе представить, что при мысли о Мэлверн Хаус один из его узников позволит себе веселиться. – Я завидую тебе, Берти, – продолжал смеясь Киппер. – Тебя ждет интересное зрелище. Ты будешь сидеть за утренним столом с Апджоном и увидишь, как он откроет свежий номер нашего «Ревью» и начнет просматривать страницы литературной критики. Дело в том, что не так давно к нам в редакцию принесли его книжку, он там расхваливает нашу начальную школу. Он пишет, что это были годы, формирующие личность ребенка: и вообще наши самые счастливые годы. – Вот те на! – Он правда не предполагал, что книжка-то попадет на рецензию к одной из жертв счастливого детства в Мэлверн Хаус. Но есть еще одна заповедь, Берти, которую должен знать с юных лет каждый: лавровый венок может оказаться хорошей приправой для супа. Я разнес нашего Апджона в пух и прах! Одни только воспоминания о воскресных колбасках наполняли меня сатирическим гневом Ювенала. – Кого? – Да ты его не знаешь. Он нас постарше. Так вот, я был вдохновлен! Любая другая подобная книжка потянула бы у меня не больше чем на абзац, но здесь – шестьсот словвдохновенной прозы! И тебе посчастливится увидеть лицо Апджона, когда он будет их читать. – Почему ты так уверен, что он прочитает рецензию? – А он наш подписчик. Пару недель назад мы публиковали его письмо, в котором он распинается, какой у нас хороший журнал. – А ты поставил там свою подпись? – Нет. Наш шеф считает, что мы мелкие сошки и обойдемся без фамилий. – И что, горячий матерьялец? – Не то слово! Так что утром не своди с Апджона глаз, смотри за его реакцией. Я почти уверен, что краска стыда и угрызений совести зальет его лицо. – Правда, есть одна закавыка: я не спускаюсь к завтраку, когда гощу в Бринкли. Но на этот раз мне придется ставить будильник. – Будь добр. Того стоит, – заметил Киппер и вскоре отправился на службу зарабатывать свой мармелад насущный. Через двадцать минут в комнату зашел Дживз, чтобы попрощаться. Это была трагическая минута, требующая с обоюдных сторон большого самообладания. Но мы оба мужественно сдержали свои рыдания: наконец, превозмогая боль расставания, Дживз направился к дверям. И тут я вдруг подумал: а не завалялась ли в его памяти какая информация о Уилберте Криме, том самом, о котором говорила тетушка Далия. Я был такого мнения о Дживзе: мне казалось, что он знает все и обо всех. – Кстати, Дживз. – Да, сэр? – Я кое о чем хочу тебя спросить. Кажется, среди гостей в Бринкли находится некая миссис Хомер Крим, жена магнатишки из Америки, она там вместе со своим сыном Уилбертом, или просто Вилли, а вот Вилли плюс Крим мне будто о чем-то говорит. Мне почему-то кажется, что я наталкивался на это имя, бывая в Нью-Йорке, но в связи с чем – хоть убей не помню. У тебя не возникает никаких ассоциаций? – Конечно же, сэр. Имя этого джентльмена частенько упоминается в скандальных газетах Нью-Йорка, в основном в разделах, которые ведет мистер Уолтер Уинчел. Чаще всего Уилберт фигурирует там как Вилли с Бродвея. – Точно! Теперь я вспомнил! Его еще зовут плейбоем. – Совершенно верно, сэр. За его дикие выходки. – Точно, как же я сразу не вспомнил. Это тот самый тип, который любит произвести фурор в ночных клубах, впрочем, они ведь для этого и предназначены. Но зато еще он имеет обыкновение обналичивать огромные чеки в банке, сбивая с толку пистолетом и репликой «Это ограбление». – И еще… Ах нет, к сожалению, сейчас не могу припомнить, сэр. – Что именно? – Еще какая-то мелочь, сэр, относительно того, что я слышал о мистере Криме. Если я вспомню, то обязательно вам сообщу. – Да, пожалуйста. Хотелось бы иметь полное представление. Ах, черт! – Сэр?… – Ничего, Дживз. Это я так, подумал. Что ж, отправляйся, а то опоздаешь на поезд. Желаю удачи в ловле креветок. Читатель, конечно, догадался, о чем я подумал в тот момент. Вы же видели, как горячо я воспринял перспективу встречи с Бобби Уикам и Обри Апджоном. Кто знает, во что это выльется. Но в довершении к этому оказаться бок о бок с нью-йоркским прикольщиком, у которого явно не в порядке с головой, – не слишком ли много для моего хрупкого организма? Я даже стал подумывать, не послать ли мне телеграмму, что мол, сожалею, – и выйти из игры. Но тут я вспомнил про кухню Анатоля и почувствовал прилив сил. Вкусите однажды с такого стола – это же алтарь с дымящимися подношениями. Через какие бы душевные муки мне ни пришлось пройти в Бринкли, что в Снодсбери, что возле Дройтвика, прежде всего я успею заглотнуть немного supremes de foie gras au champagne и Mignonettes de poulet Petit Duc. И все же – что правда, то правда – я даже боялся подумать, какие испытания скрывает от меня густая листва графства Ворсестершир. И рука, зажигающая сигару, – рука Берти, – моя рука! – дрогнула… И в этот напряженный для меня момент вдруг снова зазвонил телефон. Я вскочил, как на зов Последней Трубы, готовый взбежать на самый дальний холм моей квартиры. Впрочем, это была не Труба, а трубка, но снимал я ее не без апокалиптического трепета. На проводе был чей-то слуга. – Мистер Вустер? – Он самый. – Доброе утро, сэр. Ее сиятельство леди Уикам желает поговорить с вами. Мадам, мистер Вустер. В трубке зазвучал голос матери Бобби. Должен заметить, что пока мы обменивались репликами с ее слугой, я все время слышал чьи-то приглушенные рыдания, как в радиоспектакле. Теперь же я не сомневался, что они издавались скорбящей вдовой сэра Кутберта. Мадам нужно было перестроить голосовые связки на разговор, и пока я ожидал, что она начнет говорить, я ломал голову над двумя вещами: первое – какого черта звонит мне эта женщина? И второе – почему она рыдает, ведь она уже давно как вдова. Больше конечно меня волновало, какого черта она мне звонит, ибо между мной и мадам пролегла проколотая грелка, читай: мадам прохладно ко мне относилась. В ее глазах я был просто отъявленным негодяем, я знал это от Бобби, которая живо пересказывала мне, как ее мамочка обсуждает меня со своими друзьями. И в общем-то я вполне могу ее понять. Какой гостеприимной хозяйке понравится, что друзья ее дочери расхаживают ночью по ее дому, прокалывают чужие грелки и уезжают в три часа утра, даже не попрощавшись. Да, я ее очень хорошо понимал, но то, что она звонит и рыдает мне в трубку! С ее-то аллергией на бертрамов! Тем не менее факт был налицо. – Мистер Вустер? – О, здравствуйте, леди Уикам. – Вы меня слушаете? Я ответил утвердительно, и она с готовностью повторила процедуру рыдания. Затем она заговорила хриплым, оталарингитным голосом: – Это ужасная новость для меня, понимаете? – А? – О боже, о боже мой! – Я что-то не понимаю… – В сегодняшней «Таймс»… Я, знаете ли, не лишен проницательности, и мне показалось, что, вероятно, мадам расстроилась, прочитав что-то в сегодняшней «Таймс». Правда неясно было, почему она обратилась именно ко мне. И только я попытался выстроить логическую цепочку, как она начала верещать и смеяться, что на мой идеальный слух звучало как истерика. И не успел я ничего сказать, как раздался звук, будто что-то тяжелое упало на пол. Диалог за мадам продолжил ее слуга. – Мистер Вустер? – Я здесь. – Мне очень жаль, но мадам потеряла сознание. – Так это она упала? – Именно, сэр. Благодарю вас. До свидания. Положив трубку, этот парень наверняка приступит к исполнению служебного долга, как-то: расслабит тугую шнуровку корсета, попытается привести хозяйку в чувство, подпаливая перья под ее носом. Между тем дальнейших сводок с места событий у меня не имелось. Мне показалось, пора обратиться к «Таймс», чтобы все-таки удовлетворить свой познавательный интерес. Эту газету я в общем-то не читаю, предпочитаю за завтраком «Миррор» и «Мейл», но «Таймс» читает Дживз, и я иногда беру у ее из-за кроссвордов. Я подумал: а не оставил ли он сегодняшний номер на кухне. Так оно и есть. Я вернулся с газетой в комнату, уселся в кресло, снова закурил и начал просматривать ее содержимое. При первом беглом взгляде там не было никакого «обморочного» материала. Графиня такая-то открывала благотворительный базар в Уимбелдоне; была также статья о ловле лосося на реке Уай; член кабинета министров выступил с речью о положении дел в хлопковой промышленности, но я в этом не видел повода для потери сознания. Также казалось маловероятным, чтобы женщина могла вырубиться, прочитав, что некий Герберт Робинсон двадцати шести лет, Гроув Роуд, Пондес Энд, был задержан за кражу штанов в желто-зеленую клетку. И лишь когда я дошел до раздела «Разное», и среди них раздел «Помолвки», я вскочил как ошпаренный. «Дживз!» – заорал я, но тут вспомнил, что его уже нет. Увы! – а ведь мне именно сейчас так был необх. его совет! Но я был один, и мне оставалось только издать вопль отчаяния и уронить лицо в ладони. Понимаю, что в ваших глазах я выгляжу психопатом, но то, что я прочел… Как тут не уронить своего лица: «Объявлена помолвка между Бертрамом Уилберфорс Вустером, уроженцем Беркли Мэншинз, и Робертой, дочерью покойного сэра Кутберта Уикама и леди Уикам, Скелдингз Хол, что в Херце…» ГЛАВА 3 Что ж, как я вам говорил, попав в свое время на удочку обаяния Бобби, я несколько раз предлагал ей создать семью, но – и хочу это подчеркнуть, даю честное слово, что каждый раз она отказывала мне в сотрудничестве, причем в манере, не оставляющей ни малейшей надежды. Еще бы: представьте, если добропорядочный мужчина предлагает свою руку и сердце, а в ответ раздается хохот, напоминающий взрыв бумажной хлопушки, а потом вам говорят: «Ты что, дурак?», – я думаю, что добропорядочному мужчине дают понять, что ему отказывают. В свете же этого объявления остается предполагать, что в один из таких разов я где-то отвлекся и не заметил, как потупив глазки она прошептала «Ладно уж». Но когда это могло произойти – ума не приложу. Итак, на следующее утро у дверей Бринкли остановился спортивный автомобильчик. За рулем сидел, как вы догадались, Бертрам Вустер: под глазами его были темные круги, голова его трещала. И думал наш Бертрам: «Какого черта!» Короче, он был в полном замешательстве. Мне казалось, что прежде всего следует отыскать свою невесту: может она как-то поможет прояснить ситуацию. Как это обычно и бывает в хорошую погоду за городом, в самом доме никого не было. Но наступит время чаепития – и глядишь, вся компания соберется на лужайке перед домом. В настоящий же момент не было ни единой души, у которой я мог бы спросить про Бобби. Я отправился искать ее по территории. Пробираясь по одной из мшистых тропинок, уже изрядно вспотевши на жаре, я вдруг услышал, будто кто-то декламирует стихи. Выйдя на тенистую поляну, я увидел разнополую парочку, что примостилась в тени одного из деревьев. Но не успел я их разглядеть, как раздался гром небесный, который на деле оказался лаем собачьим: на меня неслась маленькая такса, с явным намерением узнать всю мою подноготную. По дороге собачка сменила гнев на милость и по прибытии просто встала столбиком и лизнула меня в подбородок. Очевидно, в Бертраме Вустере содержатся какие-то собачьи витамины. Я уже обратил внимание, что при обнюхивании собаки ко мне располагаются. Я думаю, что тут они отдают должное запаху породы Вустеров: он им импонирует. Я потрепал таксу за правым ухом, а потом немного почесал ей спину. Обменявшись любезностями с собачкой, я обратил свое внимание на лирическую часть композиции, т.е. на парочку. Стихи читал представитель мужеского пола, довольно внушительных габаритов, рыжеволосый, с маленькими усиками. Поскольку это был точно не Обри Апджон, оставался Вилли Крим. Я был крайне удивлен, что он прибегает к поэзии. От нью-йоркского плейбоя можно было ожидать прозы, к тому же скорее грязной, но оказывается и плейбоям ничто человеческое не чуждо. Собеседницей его была маленькая аппетитная юная особа. Это должна была быть никто иная, как Филлис Милз, о которой я уже слышал от Киппера. Отличная девчонка, но дура, предупреждал меня он, и ясразу увидел, что он не ошибся. По мере продвижения по жизни умеешь уже безошибочно определять дур. У данного экземпляра было такое одухотворенное лицо, что сразу было ясно, что эта если не круглая дура, то уж во всяком случае попадает под общее определение. На ней было написано, что ей только палец покажи, и она заведется; что она и сделала: она сказала – не правда ли, ее Поппит, т.е. такса – очаровательная собачка. Я согласился довольно сдержанно и кратко, ибо, как вы уже заметили, я вообще люблю краткие и сокращ. формы. Потом она сказала, ой, а не Берти ли я Вустер, племянник миссис Траверс, что, как я сказал, было очень точным наблюдением. «Я слышала, что вы сегодня должны приехать. Я – Филлис Милз», – сказала она, на что я заметил, что я так и знал и что Киппер передавал ей пламенный, на что она воскликнула, «О, Регги Херринг? Он такой хороший, не правда ли?» Я согласился, что и вправду Киппер скорее относится к лучшей половине человечества, а она мне в ответ: «Да, он такая душечка». Помере нашего диалога мы немного вытесняли Уилберта Крима на задний план: то, как он хмурился, покусывая кончики своих усов, переминался с ноги на ногу и нервно теребил свои пальцы, говорило, что по его мнению, третий – это уже перегрузка композиции и что вообще Вустеры не слишком украшают собой тенистые поляны. Воспользовавшись паузой в разговоре, он сказал: «Вы кого-то ищете?» Я ответил, что ищу Бобби Уикам. – На вашем месте я бы продолжал поиски. И вы наверняка где-нибудь ее найдете. – Бобби? – вмешалась Филлис Милз. – Так она на озере ловит рыбу. – Ну, тогда, – просиял Уилберт Крим, – идите по этой тропинке, потом направо, потом почти сразу налево, снова направо, и вы ее увидите. Очень легко найти. Идите скорей, мой вам совет. Должен вам заметить, уж коль я родной племянник тетушки Далии, значит и с этой поляной мы родственники, поэтому поведение Вилли я считал просто наглым: но – тетушка меня предупреждала, поэтому я покинул свою двоюродную поляну без дальнейших пререканий.Я слышал, как за спиной снова возобновилось поэтическое чтение. Хоть озеро в Бринкли и называют озером, а все же это просто юный пруд. Но для прогулок на лодке вполне просторный водоем, так что была там и пристань, и лодки для желающих. И вот на этой пристани сидела Бобби и ловила удочкой рыбу. Подойдя к ней, я сказал ей: – Привет! – Привет-привет. Ой, Берти, это ты приехал! – Очень верное наблюдение. О, юная Роберта, не уделишь ли ты мне минуту своего драгоценного времени. – Ну, давай быстро. А то у меня клюет. Нет, показалось. Так что тебе? – Я хотел сказать… – Да, кстати, мне сегодня утром мама звонила… – А мне она звонила вчера утром. – Я так и знала. Так ты видел объявление в «Таймс»? – Невооруженным глазом. – Что, немного удивился? – Совсем чуть-чуть. – Я тебе сейчас все расскажу. Это была гениальная идея. – Ты хочешь сказать, что это ты тиснула это объявление? – Ну конечно. – Зачем? – спросил я, сразу и без обиняков, как жених невесту. – Я расчищала путь для Регги. Я провел дрожащей рукой по лицу. – Сегодня что-то происходит с моим слухом. Похоже, что ты сказала: -"-? – Именно. Я облегчаю ему задачу. Чтобы мама его полюбила. – А теперь мне слышится -"-. – Именно это я и сказала. Все очень просто. Объясняю тебе это одним простым словом: я люблю Регги. Регги любит меня. – Слов в шесть раз больше, ну да ладно. Так что за Регги? – Регги Херринг. Я обалдел. – Ты это про старину Киппера? – Не смей называть его Киппером. «Интересное дело!» – воскликнул я, и мой голос немного потеплел. – «Если в частной школе, на южном побережье Англии, появляется парень с фамилией Херринг, как по-твоему должны называть его сверстники? Но что там насчет того, что вы друг друга любите? Ведь вы же никогда не виделись». «Ничего подобного. В прошлое Рождество, в Швейцарии, мы жили в одном отеле. Я учила его кататься на лыжах». – При этих словах ее глаза мечтательно повлажнели. – «Я никогда не забуду тот день, когда собирала его по частям на склоне для новичков. Он так грохнулся, что его ноги были намотаны вокруг шеи на манер шарфа. Это все решило для меня. Мое сердце растаяло». – И ты не смеялась? – Конечно нет. Я его очень жалела. Теперь я по-настоящему начинал ей верить. Бобби очень любила посмеяться: и воспоминание о нашей прогулке в саду в Скелдингз Холл, когда я наступил на зубья лежащих грабель, а они вскочили и дали мне деревяшкой по лбу, – это воспоминание из тех сувениров, которым я не очень-то любил хвастаться. Я-то помню, как она просто скрючилась от жалости!… И уж если вид Региналдьда Херринга, утепленного на манер шарфа собственными ногами, не вызвал у нее приступа такого же хохота, значит ее и впрямь задело за живое. – Ну хорошо, – сказал я. – Пусть между вами действительно все так, как ты сказала. Тогда зачем раззвонила по всему миру о нашей помолвке? – Я же тебе сказала. Чтобы мама его полюбила. – Я где, на берегу пруда или у постели бредовой больной? – Ты что, даже приблизительно не понял? – + – километр. – Ну ты же знаешь, в каких ты отношениях с моей мамой. – Довольно натянутых. – Она от одного твоего имени вздрагивает. И я подумала, что если она подумает, что собираюсь за тебя, а потом окажется, что это не так, она так будет рада спасению своей дочери, что любому зятю раскроет свои объятия, даже Регги. Пусть его имя и не цитируют в финансовых новостях и у него средний достаток, зато он прекрасный человек. А то мама вечно хотела мне в мужья какого-нибудь миллионера или герцога и с огромной недвижимостью. Теперь ты понял? – О да, теперь я понял. Ты, как Дживз, делаешь акцент на психологии человека. Но ты действительно уверена в успехе? – Абсолютно. Ну возьмем другой пример. Допустим, однажды утром твоя т. Далия узнает из газет, что на рассвете следующего дня тебя поведут на расстрел. – Такого не может быть. Я поздно встаю. – Ну а вдруг? Ведь она прочитает и вся испереживается, ведь так? – Думаю, да, ведь она меня так нежно любит. Правда она частенько бывала со мной строговата. В детстве она одаривала меня подзатыльниками, а когда я малость повзрослел, она не раз говорила, что лучше будет, если я привяжу кирпич на шею и схожу утоплюсь. И все же она любит своего Бертрама, и уж если она действительно узнает, что меня пристрелили, то несколько дней у нее точно будет мигрень. Но почему ты про это заговорила? – Ну представляешь, если она узнает, что все это ошибка, а расстреляли кого-то другого: ведь она же обрадуется, так? – Да она просто подпрыгнет под потолок от счастья. – Вот именно! Да она на радостях простит тебе все на свете. Все, что ты ни сделаешь – все будет хорошо. Она только рада будет. Так и моя мама – она как узнает, что я за тебя не выхожу – у нее прямо тяжесть с сердца упадет. Единственно, с чем я мог согласиться, так это что я действительно имею вес в обществе. – Но ты, надеюсь, потом ей объяснишь? Мне нужно было обязательно утрясти этот вопрос. Жить с таким объявлением в «Таймс» слишком обязывает. – Да, через неделю-другую. Не стоит с этим торопиться. – Ты хочешь, чтобы я тебе подыграл? – Именно. – Ну, значит жду твоих указаний. Очевидно я должен буду время от времени тебя поцеловать? – Нет. – Отлично. Но как тогда все это будет выглядеть? – Ты время от времени будешь бросать на меня страстные взгляды. – Хорошо, я этим займусь. Что ж, я очень рад за тебя и Киппера, или, если уж тебе так хочется, Регги. Лучшего жениха я бы тебе и не мог пожелать. – Я очень рада, что ты так это воспринял. – Пустяки. – Я к тебе очень хорошо отношусь, Берти. – И я тоже. – Я ведь не могу выйти замуж за всех сразу. – Да, это довольно трудоемко. Что ж, теперь, когда мы с тобой все выяснили, пожалуй, пойду предложу тетушке, чтобы объявляла посадку за стол. – А сколько времени? – Около пяти. – Ой, мне надо бежать. Я должна сидеть за хозяйку. – Ты? Почему? – Когда твоя тетушка вчера приехала из Лондона, ее ждала телеграмма: ее сын Бонзо заболел там у себя в школе, у него высокая температура, и она скорей к нему уехала. А пока она просила меня быть за хозяйку, но на ближайшие пару дней мне нужно будет исчезнуть. Я должна вернуться к маме. После этого объявления она каждый час шлет мне по телеграмме. Слушай, а что такое «дундук»? – Не знаю. А что? – Она так тебя назвала в своей последней телеграмме. Там так было: «Не понимаю, как ты собираешься выходить за этого дундука» Вроде так. Мне кажется, это что-то вроде остолопа, это словечко было в начальных телеграммах. – Я очень польщен. – Что ж, дело в шляпе! После тебя Регги покажется ей верхом идеала, и она примет его с распростертыми объятиями. Издав междометие «кя», Бобби понеслась к дому со скоростью = 40 миль/час. Я шел гораздо медленней, поскольку переваривал пищу – пищу для размышлений. Меня очень удивили ее я бы сказал «прокипперовские» настроения. Мне казалось, я ее хорошо знал. Хоть она и была отъявленной хохмачкой, у нее всегда было полно ухажеров. И она их всех отшивала. И казалось, нужно было быть каким-то совершенно необыкновенным, чтобы подпадать под свод ее требований. Да уж, чтобы пролезть под колючей проволокой взглядов Бобби, нужно быть королем мужчин. И вдруг – она выбирает Киппера Херринга! Копченую селедку! Не подумайте, будто я что-то имею против старины Киппера. Такие люди – соль земли! Но на вид-то он так себе! За долгие годы занятия боксом ему сильно намяли уши, они так и не разгладились, вдобавок чья-то рука, явно не эстета, продавила ему нос. Он вряд ли выиграл бы конкурс красоты, даже если в нем участвовали Борис Карлофф и Кинг-Конг. Но разве внешность это главное? Ведь, как говорится, под мятыми ушами может скрываться золотое сердце. Потом опять же его умная голова. Чтобы работать в одной из известнейших лондонских газет – тут нужно иметь определенные запасы серого вещества. А девушкам это нравится. Опять же надо учесть, что большинство молодых людей, которых заворачивала Роберта, старались выглядеть в ее глазах охотниками, стрелками или рыбаками, а Киппер для разнообразия был совсем другим. Таким образом, я шел в направлении к дому в состоянии задумчивости, настолько глубокой, что я бы мог врезаться в дерево, напороться на куст или споткнуться о пень. Но на их месте оказался Обри Апджон. Не успев затормозить, я инстинктивно ухватился за его шею, а он за мою талию, и таким образом мы проделали несколько па. Туман моей задумчивости тут же рассеялся и, обдав Апджона твердым взглядом уже не мальчика, но мужа, я сразу усмотрел в нем разительную перемену. Во время нашего прежнего знакомства это был крепкий поджарый джентльмен с горящим взглядом и пеной гнева в уголках губ, с раздувающимися от ярости ноздрями. Сейчас же он сильно усох, настолько, что мне ничего не стоило бы отбросить его с дороги как сухую ветку. Усы Апджона, тоже новое в его внешности, трепетали как два жалких листа. Это в эпоху Мэлверн Хаус мы холодели от ужаса, глядя на его свежевыбритую верхнюю губу, которая к тому же время от времени зловеще подергивалась. Теперь же я просто веселился при виде столь разительной перемены в его внешности, я пожалуй, даже раздухарился, поскольку поприветствовал его так: «Ю-ху! Привет, Апджон!». «Ху ю?», – как эхо, двусмысленно прозвучал его ответ. – Да я Вустер! – Вустер? – произнес он в задумчивости, явно предпочитая увидеть другого человека и услышать другую фамилию. Что ж, я его понимаю. Ведь он тоже, наверно, все эти годы тешил себя мыслью, что скорей ему на голову свалится кирпич чем что-то вроде меня. – Давненько не виделись, – сказал я. – Да, протянул он, явно надеясь, что наша беседа не затянется. Направляясь к лужайке, где нас ждал накрытый стол, мы явно не проявляли признаков душевной теплоты. Кажется я сказал «Прекрасная погода, неправда ли» и кажется он мне что-то промычал в ответ. Когда же мы подвалили к столу, там была только одна Бобби. Уилберт и Филлис наверняка находились на моей двоюродной поляне, а миссис Крим, как сообщила Бобби, не вылезает из своей комнаты целыми днями и выдумает ужасы для своей новой книги. Так что мы уселись втроем и только принялись за чаепитие, как из дома вышел дворецкий с блюдом фруктов в одной руке и тентом от солнца в другой. Простите, я сказал «дворецкий»? Я был не совсем прав. Этот человек был одет как дворецкий и вел себя как дворецкий, но не был таковым в самом определенном смысле этого слова. Читай: это был сэр Родерик Глоссоп… ГЛАВА 4 В Дроунз клубе и других местах, которые я посещаю, вам скажут, что Бертрам Вустер – человек железной выдержки, или обладающий sang froid, и, говорят, недюжинной sang froid. В глазах многих я прямо-таки закаленная сталь, и я говорю вам, что я она самая. Но и в моей броне может пойти трещина, особенно если подсунуть мне знаменитого психиатра, разодетого под дворецкого. Ошибка исключена, это был действительно Родерик Глоссоп: сейчас он лыжным шагом возвращался в дом. На свете просто не могло быть такой второй такой лысины и мохнатых бровей, поэтому нужно признать: прощай моя sang froid. Впечатление, произведенное на меня, было таковым, что я вскочил со стула. Каждый из нас может представить, что будет, если человек вдруг вскочит со стула, с полной чашкой чаю в руках. То, чем эта чашка была полная, между тем сфонтанировало в воздух и очутилось на штанах Одри Апджона, магистра наук, произведя значительный увлажняющий эффект таковых. И я вряд ли преувеличу, если скажу, что если до этого на нем и были штаны, то теперь на нем по большей части был чай. Кажется, несчастный тоже это почувствовал, и я еще даже удивился, что он ограничился лишь «Уй-яя!» Я думаю, что просто, как солидный джентльмен, он привык сдерживать свои эмоции, дабы не произвести плохое впечатление: но сейчас, по-моему, он пожалел о том, что именно он – солидный джентльмен. Впрочем, иногда и молчание красноречиво. В его взгляде читалось множество молчаливых, но восклицательных междометий. О, что это был за взгляд! Так смотрит пират, желая всем вокруг по такой же деревянной ноге, как и у него. «Вы, как я посмотрю, не переменились со времен Мэлверн Хаус», – произнес он наконец язвительно, пытаясь промокнуть свои штаны носовым платком. – «Растяпа Вустер, так мы его звали», – добавил он, обращаясь к Бобби, явно намереваясь заручиться ее поддержкой. – «Даже элементарно удержать чашку в руках, чтобы не пролить ее на окружающих, он не может. И уж если в комнате есть хотя бы один стул, Вустер его обязательно опрокинут: это аксиома. Да, горбатого могила исправит.» – Ради бога, простите, – сказал я. – Да поздновато извиняться. Вы испортили мои новые штаны. Вряд ли теперь чай отстирается с белой фланели. Впрочем, придется попробовать. Не знаю, но тут я похлопал его по плечу и сказал: «Вы мужественный человек.» Наверное, я вряд ли его этим успокоил. Он снова посмотрел на меня эдак и отшествовал прочь, благоухая цветочным чаем. – Знаешь что, Берти, – задумчиво сказала Бобби, глядя ему вслед, – если Апджон и собирался позвать тебя на прогулку, то теперь он передумал. Также не жди от него рождественских подарков в этом году, и ужвряд ли он захочет встряхнуть мальчику одеялко перед сном. Я гордо всплеснул рукой, расплескав по скатерти кувшин с молоком. «Плевать мне на Апджона с его рождественскими подарками и прогулками. И еще: почему Глоссоп фигурирует здесь под дворецкого?» – О. Я предполагала, что ты спросишь. Я сама собиралась рассказать тебе при случае. – Воспользуйся им сейчас. – Ну, в общем, это была его идея. Я просверлил ее взглядом. Бертрам Вустер очень терпимо относится к людям, когда они говорят глупости, но не тогда, когда меня самого принимают за дурака. – Его идея? – Да. – И ты думаешь, что я поверю, будто одним прекрасным утром сэр Родерик Глоссоп проснулся, посмотрел на себя в зеркало, нашел, что он немного бледен, и сказал: «Мне нужно встряхнуться. Не подработать ли мне немного дворецким?» – Нет, конечно не так. Прямо не знаю, с чего начать. «Начни не с конца. Ну же, молодая и очаровательная Би, точка Уэкам, смелее», – сказал я и демонстративно откусил кусок торта. Мое поведение подбросило масла в огонь, вермильон ее волос заполыхал еще ярче, Бобби нахмурилась и сказала, что нечего выпучивать глаза как дохлый палтус. "По крайней мере от этого всего можно сдохнуть, – ледяным тоном сказал я. – «Поскольку эта новость меня просто оглушила как рыбу. Где бы ты ни появлялась, ты всюду мутишь воду, и у меня есть все основания вывести тебя на чистую воду. Жду твоих объяснений». – Хорошо, дай мне причесать свои мысли. Сделав таким образом прическу своим мыслям, она продолжила, а я доедал свой торт. – Я, пожалуй, начну с Апджона, потому что все из-за него. Видишь ли, он подмыливает Филлис выйти замуж за Уилберта Крима. – Ты говоришь подмыливает? – Именно. А Филлис такая, что сделает все, как скажет ей папочка. – Такая безвольная? – Абсолютно. Твоя тетушка просто в ужасе. – Она что, не хочет этого? – Конечно нет. Если бы ты слышал, что творит этот Вилли Крим, когда появляется в Нью-Йорке! – Да уж, слышал-слышал о его похождениях. Он ведь плейбой. – Твоя тетушка считает, что он хулиган. – Что ж, плейбои все такие. Неудивительно, что тетушка не хочет, чтобы свадебные колокола звонили по ее крестнице. Но это никак не объясняет появление карнавальной фигуры Глоссопа. – Нет, объясняет. Тетушка Далия попросила его понаблюдать за Уилбертом. – Я был в полном недоумении. – Ты имеешь в виду – следить за Вилли? Ходить за ним по пятам? Но это же непорядочно. Бобби нетерпеливо фыркнула. – Нет, тут чистая медицина. Ты же знаешь, как работают психиатры. Они тщательно исследуют объект лечения. Ведут с ним разговоры. Применяют к ним всякие тесты. И рано или поздно… – Кажется я начинаю понимать. Рано или поздно Вилли проговорится, что он чайник, и вот тут они схватят его за нос. – Знаешь, он этого заслужил. Твоя тетушка просто измучалась, а тут меня осенила идея пригласить Глоссопа. Ты же знаешь, у меня иногда бывают гениальные идеи. – Типа как с грелкой? – Да, и это тоже. – Ха! – Что ты сказал? – Просто «ха»! – Почему «ха»? – Потому что при воспоминании об этой ужасной ночи мне хочется сказать «ха»! Тут Бобби мне ничего не могла возразить. Она ненадолго умолкла, обратившись к сандвичу с огурцом, затем продолжила: – И тогда я сказала твоей тетушке: "Я знаю, что делать. Позовите Глоссопа, пускай он понаблюдает за Уилбертом Кримом. И тогда вы сможете пойти к Апджону и вытащить из-под его ног ковер. Я снова ничего не понял: – Какой ковер? – Ну разве непонятно? Выбьем почву из-под его намерений. Тетушка пойдет к Апджону и скажет, что сэр Родерик Глоссоп, крупнейший психиатр в Англии, утверждает, что Уилберт Крим – чокнутый. И неужели он, Апджон, собирается отдать свою падчерицу за человека, которого могут в любой момент одеть в смирительную рубашку? По-моему тут дрогнет даже Апджон, или я не права? Я задумался. – Да, – сказал я, – пожалуй ты права. Очевидно и Апджону ничто человеческое не чуждо, правда я, находясь в стадии ученичества, по отношению к себе этого не замечал. Что ж, теперь мне понятно, почему Глоссоп в Бринкли. Но почему он прислуживает за столом как дворецкий? – Я же тебе сказала, что его имя слишком знаменито и что если он приедет под собственным именем, это вызовет подозрения у миссис Крим. – Понятно. Она увидит, что тот наблюдает за ее сыном, и догадается. – Ну, если она увидит, что за ее сыном наблюдает дворецкий, она просто подумает: «Надо же, какой наблюдательный дворецкий». Ну конечно, рискованно задевать чувства жены Хомера, иначе та шепнет мужу, а он возьмет и скажет дядюшке: «Траверс, после всего этого не хочу ничего с вами иметь». Кстати, а что это за сделка? – Что-то связанное с землей, которой владеет твой дядюшка: мистер Крим собирается ее купить, застроить отелями и прочая. Поэтому этих Кримов надо умасливать [Крим – от английского «cream» – «сливки».]. Так что никому ни слова. – Естественно. Бертрам Вустер может быть нем, как рыба. Но почему ты так уверена, что Уилберт Крим чокнутый? Совсем не похоже. – А ты что, его уже видел? – Краем глаза. Он читает мисс Милз стихи, стоя посреди поляны. Мое сообщение почему-то здорово напугало Бобби. – Читает стихи – для Филлис? – Именно так. Мне это показалось странным, для такого типа как он. Вот если бы лимерики – др. дело, но это было что-то вроде Омара Хайама. Тут Бобби испугалась еще больше. – Останови его, Берти! Нельзя терять ни минуты. Ты должен немедленно найти и разнять их! – Я, почему я? – Ты для этого сюда и приехал. Разве твоя тетя тебе не объяснила? Она хочет, чтобы ты повсюду ходил за Уилбертом Кримом и Филлис: не дай бог если он ей сделает предложение! – Ты хочешь, чтобы я выполнял роль шпика? Мне это не нравится, – засомневался я. – Совсем необязательно, чтобы это тебе нравилось. Это просто твой долг. ГЛАВА 5 Я просто воск в руках этой девушки. И вот я пошел выполнять свой долг. Конечно, без особого удовольствия. Мне, как уважающему себя мужчине, не нравилось, что в глазах Уилберта Крима я буду выглядеть репейником, в общем тем, что предполагается искоренять. В тот момент, когда я приближался к парочке, Крим уже перестал читать стихи и приступил к держанию руки Филлис в своей. Я окликнул его, он обернулся, выпустив ручку собеседницы и одарил меня взглядом типа того, что я поимел уже сегодня от Апджона. При этом он вполголоса прошептал чье-то имя, которое я не расслышал, что мол, ходят тут всякие. – Ах, это вы, – обратился он лично ко мне. – Кажется, вы все никак не можете пристроиться? Отчего бы вам не присесть где-нибудь с хорошей книжкой? Я объяснил, что пришел сказать им, что на лужайке перед домом все собрались к чаю, и тут Филлис взволнованно пискнула. «Ой! мне нужно бежать. Папа не любит, когда я опаздываю. Он считает, что это неуважение к старшим». Я видел, как задрожали губы у Уилберта, он явно сдерживался, чтобы не сказать, в каком именно месте видал он ее папу. «Я пойду погуляю с Паппетом», – сказал он, отзывая от меня таксу, которая ублажала свой нюх букетом запахов, что являл собой для нее Вустер. – А вы не пойдете пить чай? – спросил его я. – Нет. – Будут горячие булочки. – Пф! – воскликнул он и пошел прочь, сопровождаемый рептильной собачкой. И тут я понял, что есть еще один обратный адрес, откуда я не получу в этом году рождественского подарка. Манера Вилли явно означала, что он не собирается включать меня в список своих друзей. Да, вот с таксами я нахожу общий язык, а с Уилбертами Кримами никак. Когда мы с Филлис подошли к дому, за столом была только одна Бобби, чему мы были крайне удивлены. – А где папа? – спросила Филлис. – Он неожиданно уезжает в Лондон, – сказала Бобби. – В Лондон? – Он так сказал. – Но зачем? – Этого он не сообщил. – Я срочно побегу к нему, – сказала Филлис и упорхнула. Похоже, что Бобби пребывала в этот момент в задумчивости. – Знаешь, что я думаю, Берти? Когда Апджон сейчас сюда подходил, у него в руках был последний выпуск «Сездей Ревью», и он был явно не в духе: наверное, он получил газету по почте и успел прочитать рецензию Регги на свою книгу. Что ж, встречаются такие люди, которые не любят, когда на них пишут плохие рецензии. – Так ты знаешь эту статью Киппера? – Да, он мне ее как-то показывал, когда мы вместе обедали. – Я тоже в курсе: это довольно язвительная статейка. Но только непонятно, зачем Апджону понадобилось срочно ехать в Лондон. – Наверное, он хочет выведать у главного редактора имя автора, ведь статья не подписана. О, привет, миссис Крим! Женщина, которую поприветствовала Бобби, была тощей обладательницей лошадиной физиономии: эдакая Шерлокиня Холмс. На носу у нее было чернильное пятно, результат писательских усилий над романом «саспенс». Наверное, все такие романы пишутся с нанесением порции чернил на нос. Да спросите хоть у Агаты Кристи. «Я только что закончила главу и подумала, что нужно сделать перерыв и испить чаю», – сказала писательница. – «Не стоит так гнать работу». – Не стоит. Пускай чернила высохнут. А это Берти Вустер, племянник миссис Траверс, – сказала Бобби, и на мой взгляд, чересчур извиняющимся тоном. Если уж у Роберты Уикам и есть недостатки, так это то, что если она представляет меня кому-то, то всегда чувствует себя виноватой. «Берти очень любит ваши книги», – зачем-то добавила она. Тут Кримша оживилась, как бойскаут при звуках горна. – О, это правда? – Всегда счастлив приткнуться где-нибудь с вашей книжкой, – сказал я, надеясь, что она не спросит меня, какая из ее книг мне понравилась больше. – Когда я сказала ему, что вы здесь, он страшно обрадовался. – Ах, это так приятно. Всегда рада встретить своих почитателей. А какая из моих книг вам понравилась больше? Я успел только сказать «Ээ», соображая, устроит ли ее ответ «все», как на лужайке появился Поп Глоссоп, с телеграммой на подносе, адресованной Бобби. Я так думаю, что телеграмма была от ее матери, в которой она называла меня очередным именем, которое успела подобрать с момента отправления прошлой депеши. «Благодарю вас», Сордфиш [Сордфиш – от английского «swordfish» – «меч-рыба».], – сказала Бобби, забирая телеграмму. Слава богу, что в этот момент у меня не было в руках чашки с чаем, поскольку я опять вскочил, услышав, как обращаются к сэру Родерику Глоссопу. Я бы мог оказаться сеятелем, распрыскивающим живительную влагу под открытым небом, но, за неимением чашки, вдаль полетел сэндвич с огурцом: это было все, что оказалось у меня в руках. «Ах, извините,» – сказал я, т.к. сэндвич едва не задел Кримшу. Какая же это Бобби! – она могла бы меня пожалеть и не заметить этого инцидента, но не тут то было. "Ах, не обижайтесь, сказала она, – «я забыла предупредить вас, что Берти готовится к единоборству по метанию огурцовых сэндвичей на следующих Олимпийских играх. Он старается поддерживать спортивную форму.» Тут мамаша Крим наморщила лоб в мысленном усилии, как будто не могла переварить подобного объяснения. Но я быстро понял, что ее озадачило не мое поведение, а Сордфиш. Пристально уставившись на удаляющуюся фигуру дворецкого, она произнесла: – Этот дворецкий миссис Траверс… Мисс Уикам, вы не знаете, где она его заполучила такой экземпляр? – Я не думаю, что в магазине рыбок. – У него есть рекомендательное письмо? – О да. Раньше он очень долго работал у известного психиатра, сэра Родерика Глоссопа. Помнится, миссис Траверс говорила мне, что в рекомендательном письме сэр Родерик очень, очень лестно отзывался о своем дворецком. Это решило ее выбор. Мамаша Крим фыркнула. – А письмо не было поддельным? – Что вы, что вы, разве можно! – Что-то мне не нравится этот человек. У него лицо преступника. – Скорей уж у Берти лицо преступника. – И все же миссис Траверс следует предостеречь. В моей книге «Темень Ночи» тоже есть один дворецкий, он потом оказывается бандитом: он нанимается в одну семью, чтобы потом их ограбить. Это называется подсадная утка. У меня есть сильное подозрение, что ваш Сордфиш здесь за тем же: вполне вероятно, что он работает один, без сообщников. Но только я абсолютно уверена, что это не настоящий дворецкий. – С чего вы взяли, – сказал я, прикладывая платок ко лбу, который оросился нервным потом. Что-то мне не нравились ее догадки. Уж если эта мамаша Крим вобьет себе в голову, что сэр Родерик Глоссоп не дворецкий, это уже катастрофа. Она начнет распутывать это как детективную историю, и мы глазом моргнуть не успеем, как правда выплывет наружу. А в таком случае прощай легкие денежки для дяди Тома. Уж я-то знаю: если от него уплывают денежки, он становится как в воду опущенный. Я не думаю, что он меркантильный человек. Просто он испытывает к деньгам высокое духовное чувство привязанности. Заданный мной вопрос между тем только распалил детективный раж миссис Крим. – Вы спрашиваете, с чего я взяла? Что он не профессионал – тому множество подтверждений. Например, сегодня утром, я застала его за проникновенной беседой с Уилбертом. Настоящий дворецкий не станет этого делать. Он посчитает это вольностью.

Конец ознакомительного фрагмента.