– Ты веришь в паранормальные явления?

– Не знаю. Как-то не задумывался. Хотя в жизни, конечно, всякое бывает. А что?

– Я тут недавно кое-что видела… Теперь вот не знаю, как к этому отнестись…

– И что ты увидела-то? Инопланетянина? Или летающую тарелку?

– Можно я надену твою перчатку? – Она как-то странно посмотрела на него и покраснела.

– Это еще зачем? Вернее… Извини, на, конечно, тебе перчатку. Я не то хотел спросить. Зачем она тебе, замерзла?

– Нет, просто хочу кое-что проверить.

– Валяй.

Валентина надела перчатку и некоторое время задумчиво смотрела в окно. Затем так же спокойно сняла ее и вернула Вадиму.

– Сколько минут твоя перчатка была на моей руке? – задала она не совсем понятный вопрос, как будто это могло что-то значить.

– Несколько секунд, а что? – удивился Вадим.

– Твою жену зовут Лиля. У нее светлые, почти белые волосы. Она очень красива. У нее шубка из голубой норки и такой же красивый берет. Вы с ней вместе покупали в ЦУМе, на первом этаже, вот эти английские мужские перчатки… Там же, неподалеку от этого отдела, какая-то растрепанная итальянка лет тридцати, закутанная в красный вязаный палантин, уговаривала тебя на своем языке – «сеньоре, сеньоре!» – купить за триста долларов фирменные мужские часы… Швейцарские… Ты еще сказал ей, что они не стоят триста долларов, и она уступила тебе за сто. Твоя жена настояла на том, чтобы ты их купил, и даже дала тебе деньги…

Гарманов слушал ее, оглушенный биением собственного сердца. Он не верил своим ушам. Откуда Валентина могла знать что-то о его жене, о ее шубке, английских перчатках и швейцарских часах, которые он действительно не хотел покупать у симпатичной итальянки, которой срочно понадобились деньги и которая стояла в ЦУМе, пытаясь продать привезенные ею в подарок кому-то хорошие часы? Он ничего не понимал. Но и в паранормальные явления, разумеется, не верил тоже. Мысли его работали быстро. Валентина была там, в ЦУМе, в тот вечер и могла увидеть, как они с Лилей покупали часы у итальянки. Тогда все объяснимо. Но откуда она могла узнать, кто ему дал деньги? У него действительно не было даже ста долларов, хотя часы ему понравились сразу и он понял, что они стоят все триста. Откуда у следователя прокуратуры такие деньги? А откуда у Лили шубка из голубой норки? Она говорит, что ей мать прислала деньги. Она лгала, конечно… Кто-то подарил. Тот, наверное, кто временами, часами и минутами, бывал в его квартире, в его постели и обнимал его жену. Ее любовник. Он имел право, он заплатил за это шубкой, долларами, своей любовью, может быть…

У него даже настроение испортилось, когда он вспомнил весь этот вечер.

– Ты что, была там в тот день? Ты видела нас?

– У тебя есть ручка и листок?

– Ну да… – Он достал из кармана ручку и записную книжку, вырвал листок и в изумлении протянул ей. – Что ты собираешься там написать?

Валентина быстро схватила листок и с видом человека, боящегося забыть нечто важное, написала что-то и вернула листок ему:

– Вот. Часы называются «FRANK MULLER»…

На листке было написано неровными буквами: «FRANK MULLER», «GENEVE».

– Слушай, откуда тебе известно все это? – Он даже схватил ее за руку, словно она могла сбежать из машины, так и не раскрыв свою тайну. – А… Понял! Ты видела мои часы…

Он оттянул рукав куртки, чтобы увидеть часы, но вдруг понял, что свои швейцарские часы он практически никогда не снимает и что Валентина вряд ли стала бы так внимательно изучать их и даже запоминать сделанные на них надписи, если бы даже он их снял и положил на стол. Какой в этом смысл? Чтобы удивить его? Да разве этим можно удивить видавшего виды старшего следователя прокуратуры? Здесь было что-то не так.

– Пообещай мне, что не отвезешь меня в психушку и не станешь смеяться надо мной.

– Да что случилось-то, наконец? Что ты все говоришь загадками?

– Вадим, я должна сказать тебе что-то важное. Вероятно, – произнесла она чуть слышно, глотая невидимые слезы, – после того, как меня выбросили вниз головой из окна, с моими мозгами что-то произошло. Я обнаружила это первый раз, когда попробовала накрасить губы Баськиной помадой. Понимаешь, я провела помадой по губам и словно на какое-то время стала Баськой. Я увидела себя стоящей в туалете театра перед зеркалом… И в отражении была Баська. Я говорила ее голосом. Это длилось несколько мгновений или минут, не могу сказать точно… А потом все пропало. Затем я надела на себя казенный теплый халат и сразу же очутилась где-то в больничном подвале или морге… Я была не Валей, а другой женщиной… Потом я нашла одну из ваших посылок, адресованных, как я теперь понимаю, Алексею, в которой было зеленое платье его погибшей жены, и надела его. Втайне от тебя. Надела и стала Эммой Майер… Алексей был моим мужем и приставал ко мне в спальне… Теперь вот надела твою перчатку и стала тобой. Твоя жена Лиля, то есть моя жена Лиля уговаривала меня купить эти часы… Понимаешь, я все это видела, чувствовала… хоть и недолгое время… Прошу тебя, не смотри на меня так… Помнишь, я тебя спросила, сколько минут я мыла руки в ванной в квартире Алексея?

Гарманов увидел, как из подъезда дома вышли Анна и Алексей. Они быстро приближались к машине. Он не хотел, чтобы Валентина несла всю эту чушь при них. Он намеревался было уже сделать ей знак, чтобы она замолчала, как она произнесла напоследок:

– Там, в ванной, на полочке был гребень… Я взяла его и провела по волосам… Не знаю, чей это был гребень, но я увидела себя в зеркале и не поверила глазам… Я не знала эту женщину, но она чем-то была похожа на Эмму Майер. И на ней было… синее платье… Все, я умолкаю…

В машину сели Анна и Алексей. Анна сухо поздоровалась с Вадимом и села на заднее сиденье рядом с Алексеем. Вадим подумал, что либо время, проведенное в обществе фантазерки Валентины слишком растянулось по неизвестным ему причинам, либо слишком уж долго отсутствовали Алексей и Анна.

В машине больше никто не проронил ни слова. Все, словно сговорившись, сдерживали себя, чтобы не сказать лишнего. Так, во всяком случае, показалось Вадиму, время от времени бросающему внимательные и заинтересованные взгляды назад, туда, где сидела, привалившись к Алексею, как бесчувственная кукла, Анна. Чувствовалось, что она переполнена вопросами, главный из которых: «Ты уверен, что это она?» – так и остался непроизнесенным. Алексей же ехал, обняв свояченицу за плечи, как самого близкого и дорогого человека. И, если бы Вадим не знал, что Алексей вдовец, то мог бы подумать, будто тот обнимает собственную жену. Ревность дала о себе знать, как застарелая рана. Ему стало даже трудно дышать. И все потому, что он немедленно представил себе, чем могли заниматься Алексей с Анной в квартире, пока Валентина несла здесь всю эту бредятину про швейцарские часы. Он, верно, успокаивал ее, держа на коленях и прижимая к себе, и узкая шерстяная юбка ее под его руками поднималась все выше и выше, пока не уперлась в пухлую, нежную грудь… Он чувствовал, что между ними, кроме родственной близости, вспыхнувшей с новой силой после смерти Эммы, существует что-то еще, и это что-то мешает сейчас Анне ответить хотя бы на его, Вадима, взгляд. Она словно боится посмотреть в зеркало, боится встретиться с ним взглядом, не хочет передать ему частицу большого и тяжелого чувства, переполнявшего ее после известия о еще одной смерти сестры…