– Если б же! Наши людишки! Кровь наша и речь наша. Схватили твоих казаков, тебя искали...

– Как же это?
– не понял я.

– А так, сын мой. Одной матери дети, да не одной веры и мыслей, да будет ведомо тебе.

– Разве ж не знаю?

– Тогда почему не бережешься?

– В самом сердце земли казацкой - и беречься!

– Беречься надо и от самого себя, - сказал пасечник.
– Да уж теперь что? Коня твоего я припрятал. Вон пасется. Теперь бери и скачи. А пасеки объезжай стороной.

Я стал простым казаком, которому принадлежит вся степь - куда лишь свист его донесется, для которого воля немереная, но и смерть тоже немереная и поджидает за каждым холмом, в каждой дубраве и в каждом буераке. Мой конь летел в свободном просторе и не касался земли. Все вокруг цвело и золотилось, но не для меня, не для меня. Не куковали кукушки, плавно летая между деревьями, не заливалась зеленой страстью иволга в зарослях, не звенели ласковые пчелы, - все корчилось и сводилось судорогой, оборотни кричали в рощах, совы летали днем, зложелательством была охвачена вся моя земля. Как это и почему?

Смех и грех: великий гетман в темной степи бездорожной, заброшенность и бессилие, граничащие с небытием. Неужели мне суждено заканчивать тем самым, с чего когда-то начинал?

Вот так блуждая, приблизился я к какому-то огню, в плавнях, забыв об опасности, направил коня туда, к свету, к теплу и человеческим голосам.

Были это дети. Пасли коней и жгли сухие конские катышки. Огонек едва тлел, окутываясь сладковатым дымком, босоногие мальчишки сидели вокруг, о чем-то говорили, когда же я подъехал, умолкли, напуганно повернули ко мне головы.

– Добрый вечер, хлопцы, - поздоровался я с ними.
– Сами и пасете? Без казаков?

– Разве мы не казаки?
– ответил старший из хлопцев.

– Могут же татары набежать, или цыган забредет, - попытался я напугать пастушков.

– Ты ж не татарин и не цыган?
– ответил еще кто-то из хлопцев.

– Да нет.

– Так вот. А казаки все сегодня в селе. Гетмана избирают.

Мне показалось, что я не расслышал.

– Гетмана? Какого же?

– Великого.

– Разве у вас нет гетмана? А Хмель?

– Уже нет. Хмель убит, и кто услышал об этом, тот и избирает гетмана. Наши, может, раньше всех это сделают.

Я молча ударил коня. Гнал к огням за холмами, влетел в сельскую улочку, дальше, к середине села, к майдану, где полыхали две смоляные бочки, толпился люд, кричали, кипели, клокотали. Я соскочил с коня, держа его за поводья, стал, слушал.

– Люди! Людоньки, как же теперь?

– Вот, братья-товарищество, нет уже с нами нашего батька Хмеля и не будет. А что казаки без гетмана? Дети без батька - пчелы без матки.

– Без гетмана теперь нет сил.

– Надо нового.

– Кто же его изберет?

– Да мы и изберем! Первые прослышали, первые и изберем.

– А кого?

– Кого-кого! Разве мало у нас добрых казаков?

– Илью Слишенко можно бы...

– И Василия Лукииного.

– А то и Грица Безкишкого.

Я не стерпел. Шагнул в световой круг, прокашлялся, крикнул резко:

– Что же это вы тут гетмана избираете при гетмане живом? Я - гетман!

– Ты-ы? Да кто ты такой?

– Откуда тут у нас?

– Я - гетман Богдан Хмельницкий!

– Гетман, да еще и Хмельницкий!

– Тю на тебя!

– В роголистнике весь, как водяной!

– Услышал да и прибежал!

Не было здесь соперников, потому что добрые люди не знают зависти. Однако и искушения силой и славой тоже не было тут, царило вечное равнодушие, а то и презрение к сим двум искушениям, стоящим между истиной и душой человеческой.

– Гетман, говоришь?

– Да тебе же до гетмана - как нам до бога!

– Ты хоть знаешь, что это: гетман?

– Умеешь что?

– Может, скажешь людям?

Я задумался. В самом деле: что же я умею?

– Саблей рублюсь вельми, - сказал им.

– Саблей? Да у нас вон Илья Слишенко волу голову отрубает за один взмах. Ты бы смог?

– Не знаю.

– Чего же тогда суешься не в свое дело? Еще что-нибудь умеешь?

– Грамоте обучен.

– В грамоте у нас священник разбирается и всех сирот уже обучил. А ты научил кого-нибудь?

Я молчал. Кого научил? Народ весь? Но кому об этом скажешь и как?