– Много о нем говорят у нас, но никто не верит, - сказал Хмелецкий.

– А вот ты и поверишь. Демко!
– крикнул я.
– Покажи пану ротмистру привилей королевский.

Демко неотлучно сидел возле меня в прихожей, так и спал у моего порога, на него я полагался более всего, это не Иванец, который все слоняется где-то да выискивает что-то. Демко выдумал и укрытие для привилея, на который все хотели посмотреть да еще и пощупать, выстрогал деревянную дощечку, прикрепил на ней письмо королевское и прикрыл черной шелковой материей. Так и принес к ротмистру. Приоткрыв шелк, показал письмо вблизи, хотя в руки и не дал. Дескать, смотреть смотри, а руками не прикасайся.

– Еще и шелком прикрыли, - удивился Хмелецкий.

– Чтобы чернила не линяли, - объяснил я.
– Немного разбираюсь в этих делах, был ведь когда-то писарем войсковым, как ты хорошо знаешь, пан ротмистр. А теперь если и писарь, то беглый, а еще: беглый сотник и здрайца ойчизны. Так там говорят при гетмане коронном?

– Обещана всяческая справедливость для всех и прощение, - сказал Хмелецкий.
– Для этого я и приехал.

– Жаль говорить! Не для того я бежал на Низ, чтобы теперь предстать перед Потоцким помилованным грешником! Верили мы ему не раз и не два, а чем кончалось? Колами да топором палача? Собрались мы тут, сам видишь, в числе небольшом, и помыслов преступных нет никаких, но хотим послать депутацию хотя бы и к королю, и к сейму, чтобы они послушали нас отсюда, если не хотят слушать с Украины. Требуем же для себя и народа своего немного: отменить ординацию нечеловеческую тридцать восьмого года, вернуть старинные вольности наши и вывести войска королевские с Украины и никогда не вводить их, потому как управимся на своей земле сами. Вот так, пане Хмелецкий. Передай пану краковскому все, что слышал и видел у нас, а больше нам нечего передавать, все равно ведь Потоцкий не будет слушать, у него в ушах лишь Марсовы трубы гремят, хотя и уши уже шерстью позарастали. Хвалился тебе я еще пивом, так, может, отведаешь нашего пива-горилки, а перед тем поведу тебя в баню казацкую, может, захочешь, чтобы послужил тебе.

– Прислужить в бане?
– удивился ротмистр.

– Разве ж не считают паны, что казаки умеют только печки топить да воду греть для них? Воевода поморский Мацей Немоевский, говорят, похвалялся как-то, что если бы стал великим паном и захотел иметь приличный двор, то секретарем взял бы нидерландца, конюшим - угорца, стольником - итальянца, поваром к горячим блюдам и рыбам поляка, к паштетам француза, кухарку для охендозтв - польку, немку для работы, в постель мазурку и англичанку в придачу, а русина - в баню...

Хмелецкий смеялся вместе со мной искренне, потом добавил и от себя:

– У нас еще говорят, что гетман должен иметь голову итальянскую, сердце французское, руки польские, ноги испанские, чтобы если уж где станет, то не сдвинуться с места.

– Может, чтобы лучше удирать? Но пану Потоцкому и испанские ноги не помогут, ежели придется давать дёру по какой-нибудь причине: слишком толстый и грузный.

Хмелецкий еще один день гостил у нас, пробовал нашу горилку, присматривался ко всему глазом вроде бы и доброжелательным, но пристальным, однако ничего не увидел угрожающего и уехал к своему пану гетману, познакомившись с нашими гуморами, в хорошем настроении.

Несчастливое и нечистое это число тринадцать выпало как раз на рассказ о Крыме. Никто не хотел пускать меня к хану.

– Не надо ехать, батько!

– Бесовской веры семя, разве с ним кашу сваришь!

– Не отдали тебя Потоцкому, так почему же должны отдавать хану или черту-дьяволу!

А я отшучивался:

– Я от деда бежал, я от бабки бежал и от хана убегу... Когда-то даже от самого султана турецкого бежал. Когда попал в лютую неволю басурманскую после Цецоры, то думал - крышка.

Гетман коронный Жолкевский убит, гетман польный Конецпольский тоже взят в неволю, все панство было либо перебито, либо угнано в Стамбул. Ну, панство, так что? Конецпольского королевский посол выкупил и отправил его с почестями домой, меня же и на выкуп никто не ставил, а поскорее загнали на галеры черноморские погреть спину да плечи. Ну, обретался так или сяк, пока в Стамбул не попал. А тут султан турецкий Амурат затеял банкет для своего турецкого панства. Велел построить ради такого случая салю длиной в две мили между двумя самыми большими мечетями, весь этот зал из коричного дерева, а верх покрыт попугаячим чамлатом. Возле зала возвели подходящую кухню, а в кухне котел, в котором двенадцать поваров в челнах плавали и пену с варева снимали веслами; варилось же в этом котле четыре тысячи девять баранов целиком и волов полтретяста рубленых и другого быдла вдоволь.

А уже когда начался банкет, привезли на шести верблюдах хрустальную скляницу, в которую было налито вина ведер пятьсот и десятка два-три стаканов. Для этого сосуда соорудили носилки, чтобы несколько десятков узников таскали вокруг столов и кожаными киблами доставали из сосуда вино, как у нас достают из колодца воду. Напившись, кто-то из гостей разбил этот сосуд, стекло узники целую неделю выметали, из-за этого турки не могли ни выйти из зала, ни танцы устроить, ни какое-нибудь развлечение со стрельбой из лука или что там по обычаям нужно было делать.

Вот тогда я (был я тогда среди этих узников), чтобы понравиться чем-нибудь султану, попросил дать мне пушку турецкую, чтобы я мог показать казацкую ловкость в стрельбе. Разрешили, притащили мне янычары пушку, набили порохом, вложили ядро, начал я присматриваться, куда бы выстрелить. Ну, и увидел на шпиле самой высокой мечети, то есть церкви по-нашему, комара, который сидел там и чесал правой ножкой левое ухо. Прицелился я из этой пушки в комара так метко, что ядро пролетело через оба его глаза и комарик рухнул на землю. Побежал я, пока он не пришел в себя, схватил полуживого, без обоих глаз, и поднес султану под золотой балдахин. Вельми удивился падишах, похвалил меня, велел выпустить на волю, потом отцепил от пояса свой кошелек, полный золотых червонцев, и подарил мне на дорогу. Должен бы хан об этом знать, так вот и поеду к нему не как враг его заклятый, а как одаренный когда-то милостями самого султана.