– Мы тут ничем не можем помочь, - сухо бросила ассистентка.
– Товарищ уже был у меня, но - ничем...

Твердохлеб отступил, чтобы дать возможность человеку самому просить профессора. Но тот переводил только взгляд с Кострицы на ассистентку, для чего-то подносил к горлу руки, шевелил напряженно пальцами и молчал.

– Может, все-таки попробуем?
– пробормотал, ни к кому не обращаясь, профессор. Лариса Васильевна не успела ему ответить, потому что человек так же молча кинулся за дверь и исчез, словно его тут и не было, даже Твердохлебу захотелось оглянуться, чтобы убедиться, что все это ему не снится. Глупое положение.

– Раз я уж возвратился, за что прошу меня извинить, - сказал он, - то не мог ли бы я взглянуть на историю болезни жены Масляка?

– Вы можете даже открыть здесь стрельбу!
– зло бросила ассистентка, теперь уже не скрывая своей ненависти к следователю. Как в оперетте: "Я тот, которого не любят". Впрочем, кто же очень любит следователей?

– Я стрелял только тогда, когда служил в армии, - примирительно сказал Твердохлеб.
– У следователя прокуратуры нет оружия.

– Что же защищает вас от убийц?

– Закон.

– Ты уж, Леся, не сердись, а покажи там товарищу, - устало присел профессор в конце стола.
– У него тоже это... Наше дело пускать людей в мир, а уж что с ними сделают - кто там знает... Покажи, что у нас есть...

Снова Твердохлеб шел через один двор и через второй вслед за гибкой и легкой фигурой, в регистраторской на первом этаже Лариса Васильевна подала ему тоненькую папочку, не пригласив сесть, стояла сама, выжидательно колола его своими треугольными глазами.

– Может быть, я где-нибудь пристроюсь, - пробормотал Твердохлеб, чтобы вас не задерживать...

– А вы и так не задержите. Смотрите.

Он открыл папочку и вздрогнул. Просто не было на что смотреть. Одна-единственная страничка. Фамилия, возраст, пол, диагноз, три строчки о принятых мерах, подпись дежурного врача - и все. Человеческая жизнь.

– Как же это?
– ничего не мог понять Твердохлеб.
– Тут ничего... Прибыла в третьем часу ночи, а уже через полчаса... Ничего не понимаю...

– "Скорая помощь" привезла умирающую в три часа ночи. Из ОХМАТДЕТа. Масляк добился, чтобы перевезли жену сюда. Те не имели права, но... Никто уже ничем не мог помочь. Вся медицина мира бессильна...

– Профессора Кострицу не вызывали?

– Нет.

– Почему?

– Почему-почему! Потому что он в это время возвращался с конгресса в Москве поездом номер один в вагоне номер два. Вас это устраивает?

– Тогда как же?

– А вот так! А вы ходите и морочите голову!

– Простите. Мне нужно обдумать все это.

– Обдумывайте! Сколько угодно! Хоть до двухтысячного года!

Она выдернула папочку из его рук и подала регистраторше. На Твердохлеба больше не смотрела.

Он молча поклонился и ушел. Таким растерянным еще никогда не был.

Впервые за все годы их совместной жизни Твердохлеб решил посоветоваться с Мальвиной. Все-таки его жена - специалистка. У него не было привычки рассказывать Мальвине о своих служебных заботах, она тоже никогда не интересовалась. Жизнь шла параллельно, как в биографиях Плутарха.

Когда вечером, путаясь в недомолвках, Твердохлеб заговорил о деле Кострицы, Мальвина на первых порах ничего не поняла.

– Ты о ком? Неужели о самом профессоре Кострице?
– округлив и без того большие свои глаза, спросила она.

– Разве не ясно?
– попробовал улыбнуться Твердохлеб, понемногу начиная понимать всю неуместность своего обращения к жене.

– Ты знаешь, кто ты такой?

– Ну?

– Ненормальный - вот кто! Нет, вы только взгляните на этого борца за справедливость! И с таким мужем я жила столько лет! Мама! Ты слышишь, мама?

Из глубочайших недр гигантской профессорской квартиры, кротко жмурясь, улыбаясь ангельской своей улыбкой, появилась Твердохлебова теща Мальвина Витольдовна, бывшая балерина, а ныне просто супруга Ольжича-Предславского и мать этой разъяренной молодой женщины, столь не похожей на нее ни телом, ни душой (хоть и носила то же имя). Мальвина Витольдовна, похлопав глазами, беспомощно развела руками.

– Ну, Теодор? Ну что вы там?

– Ах, не называй ты его этим несуразным именем!
– воскликнула Мальвина.
– Какой из него Теодор? Он просто вульгарный Хведя, который может наброситься на порядочного человека, боже, на такого человека, боже, на какого только человека!