Впервые в жизни пожалела, что родилась девушкой. Никогда не хотела стать мужчиной, а сейчас так захотелось, что хоть кричи. Взглянула на Рустем-пашу с такой суровостью, что тот даже клацнул зубами, уставившись на Джюзел-агу:

– Разбей цепи, ты, сын ада!

Неуклюжие фигуры засуетились вокруг Байды, глухо звенело железо, тяжелое эхо разносилось по подземельям, кто-то подал казаку кусок баранины, но тот оттолкнул, схватил кувшин с вином, пил долго и жадно, вытер ус грязной рукой, пропел молодым басом:

Ой п'є Байда мед-горiлочку,

Та не день, не нiчку, та й не в одиночку.

Увидел Джюзел-агу, захохотал:

– Хотя бы из этого барана натопили жиру да смазали мои кандалы, чтобы не ржавели. Добро ведь султанское пропадает! А где мои товарищи? Если расковали меня, так раскуйте и их.

Он шагнул вверх, пошатнулся, прикрыл глаза ладонью, увидев вельможную толпу, и то ли догадался, кто перед ним, то ли, просто насмехаясь, снова хрипло затянул:

Гей, у синiм залiзячку

Та й у бiлiм ремiнячку.

Султан окаменело сидел в крытых носилках. Наверное, казнился в душе, что сдался на уговоры Хасеки и прибыл сюда, сам не зная зачем. Зато Роксолана уже не могла больше сидеть возле Сулеймана, сошла с лектики, сверкнула драгоценностями, тонкие шелка встревоженно затрепетали на ее гибком теле, легкое тело покачнулось, будто редкостное растение, которое неведомо как попало из сказочных садов в это мрачное подземелье, бесстрашный казак громко хлопнул себя по кожаным шароварам, с напускным испугом в голосе воскликнул:

– Такая фурия, еще и гости неожиданные и недискретные! Почтение!

И слегка поклонился, играя мышцами шеи и спины.

Роксолана взглянула на крытые носилки, где упрямо оставался султан. Затем на Баязида и Михримах, стоявших впереди всех вельмож. Баязид смотрел на казака с нескрываемым мальчишеским любопытством. Михримах посверкивала из-под шелкового белого яшмака большими черными, как у Сулеймана, глазами, и трудно было понять, что творилось в ее душе. Зато Роксолана хорошо знала, что происходит в ее собственной душе. Намерение неожиданное, как откровение, отозвалось в ее сердце, она в бессилии подняла руки к груди, но не прижала их беспомощно, а вовремя опомнилась, показала обеими руками Рустем-паше, чтобы он вывел Байду из мрака и поставил его перед ней. Сам бросил этого рыцаря в подземелье, сам должен был и вывести.

Смотрела, как легко ступает, приближаясь к ней, Байда. Только что был в цепях, до сих пор еще они словно бы звенели на его могучем молодом теле, но не стал рабом ни на миг, дух его не сломился, не покорился. А она когда-то не смогла найти в себе такой силы. Она не боролась, не сопротивлялась, ее продавали на рабских базарах, отнимая у нее все людское, бросая ее в мир животный. У раба, которого продают и покупают, нет выбора. Но у него есть память и глубокое скрытое стремление мести. Оно ошеломляет, оно убивает, будто даже уничтожает, а потом рождает тебя заново и гремит в твоем сердце, как медные колокола набата.

Роксолана снова взглянула на Михримах. Сыновья для султана, для власти, для борьбы за власть, а дочь - для нее. Она отомстит своей дочерью! Сама уже не могла вернуть прошлое, зато могла вернуть своему народу свою дочь. Сама уже никогда не согреется чужим солнцем и чужим счастьем - знала это твердо, расстояния между потерями с каждым днем все больше будут сокращаться для нее, равнодушие будет заливать душу, вот почему нужно одолеть равнодушие, пока есть еще силы. Месть и милосердие, милосердие и месть!

Рустем-паша подтолкнул Байду в спину, негромко буркнул что-то ему.

– Эв-ва!
– удивился казак.
– Сам султан турецкий? Пришел посмотреть и услышать? А вот я! Казак Байда! А там мои товарищи! Сбили кандалы с меня, так сбивайте и с них. Мы всегда вместе! Да только не выпускай нас живыми, султан, потому что и твою родную мать убил бы, и твоего отца сжег бы, и брата твоего зарезал бы, и дочь твою украл бы, и над сестрою надругался бы!

Теперь уже Роксолана знала наверняка, что султан не выйдет из лектики, чтобы оскорбительные слова казака не поразили его высокого достоинства. Так было лучше и для нее. Сулейман молча отдавал Байду ей. Великий визирь Лютфи-паша пошевельнулся было, чтобы подойти к ней, она остановила его кивком головы. Рустем-пашу отогнала от казака суровым взглядом. Стояла перед обнаженным до пояса богатырем бесстрашно, с вызовом в хрупкой фигуре, сказала ему негромко на своем (и его!) родном языке:

– Подойди.

Он сделал вид, что не расслышал, завертел головой. Удивлялся или издевался?

– Говорю, подойди ближе.

Он шагнул к ней.

– Я султанша этой земли.

– Прости, женщина, за мою обшарпанность. Казак душа правдивая, сорочки не имеет.

Она повторила:

– Я султанша этой земли. Турецкой земли.

Это он услышал. С сожалением промолвил:

– Встряхнуть бы ее всю нещадно. Жаль, не вышло.

Роксолана упорно пробивалась к его сознанию: