ВАЛЕРИЙ ЗАМЫСЛОВ
ИВАН БОЛОТНИКОВ
ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
Часть 1
ПО РУСИ
ГЛАВА 1
БАГРЕЙ
Черный гривастый конь мчал наездника по лесной дороге. Вершник, надвинув шапку на смоляные брови, помахивал плеткой и зычно гикал:
– Эге-гей, поспешай, Гнедок!.. Эге-гей!
Гулкое отголосье протяжно прокатывалось над бором и затихало, запутавшись в косматых вершинах.
Возле небольшого тихого озерца наездник спешился и напоил коня; распахнув нарядный кафтан, снял шапку, вдохнул полной грудью.
Вершник молод - высокий, плечистый, чернокудрый. Небольшая густая бородка прикрывает сабельный шрам на правой щеке.
Передохнув, наездник легко взмахнул на коня.
– В путь, Гнедок!
Вскоре послышался тихий перезвон бубенцов. Но вот перезвон приблизился и заполонил собой лес. Вершник насторожился: "Никак обоз".
Только успел подумать, как перед самым конем с протяжным стоном рухнула ель, загородив дорогу. Из чащобы выскочила разбойная ватага с кистенями, дубинами, рогатинами и обрушилась на обоз.
Трое метнулись к наезднику - бородатые, свирепые. Вершник взмахнул саблей; один из лихих, вскрикнув, осел наземь, другие отскочили.
А из чащобы - зло и хрипло:
– Стрелу пускай. Уйдет, дьявол!
Гнедок, повалившись на дорогу, заржал тонко и пронзительно. Стрела вонзилась коню в живот. Наездник успел спрыгнуть; с обеих сторон на него надвинулись разбойники.
– Живьем взять!
– Чалому голову смахнул... К атаману его на расправу.
Детина, сурово поблескивая глазами, отчаянно крикнул и бросился на ватажников. Зарубил двоих.
– Арканом, пса!
Аркан намертво захлестнул шею.
– Будя, отгулял сын боярский!
С обозом покончено. Мужики не сопротивлялись, сдались без боя. Дородный купчина, в суконной однорядке, ползал на карачках, ронял слезы в окладистую бороду.
– Помилуйте, православные! Богу за вас буду молиться. Отпустите!
– Кинь бога. Вяжи его, ребята,
– Помилуйте!
– Топор тя помилует, хо-хо!
Атаман пьян. Без кафтана, в шелковой голубой рубахе, развалился на широкой, крытой медвежьей шкурой, лавке. Громадный, глаза дикие, черная бородища до пояса. Приподнялся, взял яндову1 со стола; красное вино залило широченную волосатую грудь.
Есаул обок; сидит на лавке, качается. Высокий, сухотелый, одноухий, лицо щербатое. Глаза мутные, осоловелые, кубок пляшет в руке.
Медная яндова летит на пол. Атаман, широко раскинув ноги, невнятно бормочет, скрипит зубами и наконец затихает, свесив руку с лавки. Плывет по избе густой переливчатый храп.
"Угомонился. Трое ден во хмелю", - хмыкает есаул.
Скрипнула дверь. В избу ввалился ватажник.
– До атамана мне.
– Сгинь!.. Занемог атаман. Сгинь, Давыдка.
– Фомка днище у бочки высадил. Помирает.
– Опился, дурень... Погодь, погодь. Ключи от погреба у атамана.
– Фомка замок сорвал. Шибко бражничал. Опосля к волчьей клети пошел, решетку поднял.
– Решетку?.. Сучий сын... Сдурел Фомка.
Одноух поднялся с лавки, пошатываясь, вышел из избы. Ватажник шел сзади, бубнил:
– Мясом волка дразнил, а тот из клети вымахнул - и на Фомку. В клочья изодрал, шею прокусил.
– Сучий сын! Нетто всю стаю выпустил?
– Не, цела стая... Вот он, ай как плох.
Фомка лежал на земле, часто дышал. Кровь бурлила из горла. Узнал есаула, слабо шевельнул рукой. Выдавил сипло, из последних сил:
– Помираю, Одноух... Без молитвы. Свечку за меня... Многих я невинных загубил. Помоли...
Судороги побежали по телу, ноги вытянулись. Застыл.
– Преставился... Атаману сказать?
– Не к спеху, Давыдка.
К вечеру разбойный стан заполнился шумом ватажников. Их встречал на крыльце Одноух.
– Велика ли добыча?
– Сто четей2 хлеба, семь бочонков меду, десять рублев да купчина в придачу, - отвечал разбойник Авдонька.
– Обозников всех привели?
– Никто не убег. Энтот вон шибко буянил, - ткнул пальцем в сторону чернокудрого молодца в цветном кафтане.
– Троих саблей посек. Никак, сын боярский.
Глаза Одноуха сузились.
– Разденьте его. Нет ли при нем казны.
Боярского сына освободили от пут, сорвали кафтан и сапоги с серебряными подковами. Обшарили.
– Казны с собой не возит. Куды его, Ермила?
Ермила Одноух сгреб одежду, рукой махнул.
– В яму!
Боярского сына увели, а Ермила продолжал выпытывать: