– Эх, попасть бы в ту страну еще разок, хоть на недельку. Давненько уж не бывал… – вздохнул Педагог, способный спрятаться за швабру. – Да, пожалуй, и трех дней хватило бы.

Присутствующие в теплотрассе, стенки которой были оклеены акциями "Властилины", переглянулись: во гад, а?! Все ему мало! Тут хоть на денек бы… На него хоть глюки приличные находят – страну Гурманию посещает. А тут – то с прокурором встреча, то с чертями, то людоеды за тобой гоняют… Эх, хотя бы разок взял кого-нито с собой в страну Гурманию, жлоб неблагородный! А еще – педагог!

Все у меня не как у людей. Все у меня случается не вовремя. События вдруг начинают валиться одно на другое, наслаиваясь, как снежный ком. То неделями, месяцами ничего не происходит, никаких известий и новостей, а то… Если начинают приходить письма, то сразу штуки по три, и так несколько дней подряд, прямо как прорывает их откуда-то. Или пойдут какие-то предложения – так по нескольку за день. Я уже и привык к этим выкрутасам судьбы.

Неожиданно позвонила первая любовь. Приезжай, говорит, хоть посмотрю на тебя – ведь десять лет не видались. Да, подтвердил я, в самом деле, десять лет. Может, в последний раз и увидимся… Она вздохнула при таких словах и добавила: что-то все думается о юности, о роковой ошибке. Какие тогда были дурные… Да, жизнь мелькнула, согласился, вроде вчера все было, а вот и по пятому десятку уже разменяли.

Приезжай, опять зовет она, поживешь в гостинице, а я к тебе на несколько часов вырываться буду каждый день. На дольше не смогу – семья, дети, муж, ты уж извини. Но увидеть тебя хочу, так хочу – как перед смертью. Ладно, пообещал я, попробую что-нибудь придумать.

Но так и не "придумал" ничего. До сих пор.

Судьба не просто разводила нас – растаскивала. Сначала, во время службы, я перепутал письма и вложил в ее, уже надписанный, конверт письмо, адресованное своей крестной, в котором, как на грех, довольно нелестно, из голой бравады, отозвался о своей возлюбленной; она обиделась и выскочила, назло мне, за месяц до дембеля, замуж чуть ли не за первого встречного; через год развелась, приехала разводить меня (я тоже к тому времени женился), но приехала так неудачно, именно в то время, когда жена собиралась рожать, и бросать жену в такое время было бы с моей стороны верхом подлости – так и не получилось у нас с ней ничего ни в тот раз, ни позже. Вот что значит – не судьба… И так всю жизнь. Если звонит – то всегда именно в тот момент, когда у меня находится кто-нибудь посторонний или какая-нибудь женщина.

В последний раз, правда, у меня не было никого, зато связь прервалась на полуслове – еще подумает, что бросил трубку. А перезванивать нельзя -вечно я нарываюсь на ее мужа.

В тот же день пришло письмо от женщины, которую не видел лет, наверное, двадцать пять, если не больше. Она была дочерью моей первой учительницы. Она была для меня в детстве принцессой. На полном серьезе, без кавычек. Я безнадежно и бескорыстно обожал ее, хотя ничем и никогда не посмел выразить своих чувств. Но она знала о них, женщины это чувствуют в любом возрасте, и мое немое обожание тогда оскорбляло ее: как смеет этот гадкий утенок иметь какие-то виды на нее, такую возвышенную, изящную, недоступную, элитную?! Фи! Она искренне считала меня неровней себе, и моя глупая бесперспективная любовь раздражала ее, а немое обожание оскорбляло не на шутку.

И вдруг – письмо от нее. Через четверть века. Как цветущая роза в октябре, как голый, неоперившийся птенец на снегу. Мне уже за сорок, ей -сороковой. У меня взрослые дети, ее дочь заканчивает школу. Одиночество. Тоска. Беспросветность. Пустота и никчемность. Принцесса всего-навсего учительница в сельской школе. Даже не завуч. Жестокая жизнь сломала принцессу. И на закате жизни она вспомнила о том лобастом, некрасивом, плохо одетом деревенском мальчике, который когда-то обожал ее и молча сносил насмешки и откровенные издевательства.

Теперь она не считала меня неровней. И думала, видно, что я буду рад весточке от нее. И что, наверное, помню ее до сих пор и до сих пор вздыхаю о ней. А у меня без нее прошла целая жизнь. Весьма бурная и наполненная многими событиями.

Грустно и печально было читать ее письмо, в котором она пыталась держаться все еще как принцесса, которая наконец-то снизошла до тайного воздыхателя. Однако отовсюду, из каждой строчки, из каждой буквы, выведенной детским, ученическим почерком, выпирала неустроенность, беспросветность, неуютность и тоска. Желание счастья. Которого у нее не будет никогда. Такие, они всю жизнь ждут счастья, не понимая, что счастье, оно как гормон, вырабатывается каждым отдельно.

А еще было обидно. Где же ты была двадцать пять лет назад, когда такое письмо от тебя было бы для меня настоящим чудом?! Что же такое из себя тогда корчила? И зачем? Никогда ты уж теперь, похоже, не поймешь, что все – и счастье, и горе, – все в тебе.

В последний раз мы встретились с ней на танцах в клубе. Я после окончания десятилетки приехал на родину, к деду, тогда еще живому, она приехала к дяде, и мы встретились на танцах – тогда еще и клуб существовал. Играла радиола, посреди пыльного зала топтались пары, и тут вошла она, и у меня все похолодело: она была в самом деле – принцесса! Я лишь посмотрел на нее с обожанием, у меня всего лишь мелькнула шальная мысль: а не пригласить ли ее?- как она, перехватив мой взгляд, подхватилась и, не оглядываясь, быстро ушла, чуть ли не убежала. А теперь вот… теперь, значит, я стал достоин? Эх!