– Я говорю, зачем метаться, зачем по всем местам шарить? А? Ведь все равно, хвост поймал или голову. А? Ну, я хвост прижму, надо уметь, брат! А? Уметь прижать!
– Сеньковский держал руку над столом и большим пальцем широким плоским ногтем - давил в сустав указательного. Широкий плоский ноготь, как инструмент, входил в тело и, казалось, сейчас разрежет, брызнет кровь.
– Вот хотя бы хвост буду давить. А повернет же сюда голову, а? куснуть иль лизнуть, - а, повернет? А? Нет - скажете?

Свечка разгорелась, и Виктор видел глаза - помигают и станут и глядят из лица.

Лакей постучал, осторожно вошел и поставил графин и селедку. Он обходил вьюном Виктора, ставил приборы, не звякнув, не стукнув. Среди посуды бережно поставил белую розу в бокале.

– Ну!
– попробовал опять голос Виктор.

– Вот залезь под диван, - и замигали глаза и губа криво усмехнулась, и пусть одна нога твоя торчит, и мне довольно и очень хорошо! А?
– и Сеньковский засмеялся.

Виктор не глядел и наливал в рюмки.

– Пусть даже пальчик твой торчит, а я пальчик поймал, а? И того, взял твой пальчик, да так, брат, взял, что ты своей голове рад не будешь.

– Ну да?
– сказал Виктор, чтоб хоть свой голос услышать.

– Ты, брат, у меня весь заходишь, и я тебя за пальчик всего сюда приберу, - и Сеньковский загнул палец крючком и провел медленный полукруг мимо свечки, и уклонился огонек и зашатался.

Сеньковский перевел глаза, сощурился на розу. Роза прохладно стояла в тонком бокале, плотно сжав лепестки. Зеленые листики оперлись о блестящий край.

Сеньковский сбил в тарелку пепел папиросы и аккуратно приладился, прижег снизу листок. Листок чуть свернулся.

– Не нравится!
– хмыкнул Сеньковский. Он отнял папиросу и снова прижал к листку. Листок сворачивался, как будто хотел ухватить папиросу.
– Ага! Забрало, - сказал громко Сеньковский и ткнул свежий лист.

Вавич поднял глаза от тарелки:

– Брось!

– Жалко?
– и Сеньковский совсем сощурил глаза на Вавича. Он раскурил папироску и теперь приставил к листку, слегка подворачивал и глядел из щелок на Вавича.

Вавич ударил по руке, папироска вылетела, упала на ковер. Лакей быстро подхватил, сунул в пепельницу на соседний стол.

– Ты ж это что?
– приоткрыл глаза Сеньковский.
– Всерьез?

– А ну тебя к чертовой матери, - Вавич повернулся на стуле; музыканты настраивали скрипки, и через дверь слышны были голоса в зале.

– Тебя бы к нам на денек, - протянул Сеньковский, - на ночку на одну то есть. Фю-у!
– засвистал. Он взял зубочистку и стал ковырять в зубах. Женя все равно не придет. М-да! На черта роза, возьми!
– крикнул он официанту, толкнул бокал - человек успел подхватить.
– Ну и вон!
– крикнул Сеньковский.
– Вон выкатывай!
– Лакей легко шмыгнул в дверь.

Из-за стены был слышен вальс, Сеньковский помотал в такт головой.

– А ты теленок!
– и Сеньковский бросил на стол зубочистку. Вавич повернулся к столу, налил из графина стакан водки, отпил и зажевал черный хлеб.

– И жуешь, как теленок.

Вавич зло глянул на Сеньковского, навстречу ему Сеньковский распялил глаза и снова глянул из зрачков кто-то.

– А нет, а вот: человек не хочет говорить. Фамилии своей сказать не хочет. Как ты в него влезешь? Что?
– И Сеньковский свернул голову набок и снова прищурился.
– А как ты к этой жидовке, к шинкарке, ходил?

Вавич захватил и держал в руке салфетку.

– Не пялься - знаю. А где она, жидовка твоя? Что? А просто - подошел ночью вроде пьяненького чуть к сторожу: дяденька, нельзя ли? а? дяденька! Дяденька за полтинничек и пошел проводить. Он в ворота, а тут - хап! и в дамках, - стукнул Сеньковский по столу.
– Ай, вей, муж еврей! Что я имею кушать?

Вавич, красный, молчал, допивая стакан, кашлял.

– Что, поперек горла никак? А ваши - схватили! Поймали - стреляли! Привели! А кого? Кого? Сеньковский привстал.

– Ну?
– и он щурился перед самым носом Виктора.

– Дело охранного... отделения, - сказал Вавич и стал сбивать салфеткой с колен.

– Дело уменья - а... а не отделенья - телятина! Виктор зло молчал, шевелил только губами.

– "Отче наш" читаешь?
– И Сеньковский пригнулся ухом к Виктору.

Виктору захотелось плюнуть в самое ухо со всей силы. Зубами бы закусить во всю мочь и тереть, тереть, пока не отгрызешь.

– Ты чего зубами хрустишь? Вот так у нас вчера хрустел, у Грачека. Хрустел, сукин сын, как жерновами - за дверями слышно было... Ты и мне налей, что ж ты один?