Шрифт:
Сеньковский не спеша, глотками выпил стакан.
– Ты думаешь, кто всем делом ворочает? Полицмейстер? Во!
– Сеньковский обмакнул большой палец в соус и просунул из-под стола Вавичу кукиш и шевелил большим пальцем, плоским ногтем.
Вавич глядел в селедку.
– Пей, что ли!
– почти крикнул Вавич.
– Спрашивали?
– всунулся в дверь лакей. Сеньковский встал. Обошел стол.
– Да-да!
– протянул, будто нехотя.
– Нет, не тебя!
– сказал лакею.
Лакей проворно прикрыл дверь.
– Стучи вилкой об тарелку и пой что-нибудь. Стучи, я говорю, увидишь.
Вавич застукал вилкой по блюду и вполголоса мурлыкал:
– А-а-ах! ох-ах-ах!
Сеньковский неслышно шел вдоль стены по ковру. И вдруг он дернул дверь и дрыгнул ногой. Что-то тупо рухнуло в коридоре. Виктор привскочил: лакей, свалившись с колен, держался руками за лицо. Сеньковский тихонько притворил дверь.
– Это прямой в лузу!
– И Сеньковский взял со стола рюмку.
– А? Не подслушивай у дверей! А то споткнуться можно. Человек!
– закричал Сеньковский.
– Человек!
– Да брось, - сказал Вавич, - охота, право.
– А как же?
– и Сеньковский замигал.
– В дураках быть не надо. Не надо ведь? А? Человек!
– Я пошел, знаешь, - сказал Виктор, и послышалось, что тихо сказал, и Виктор набрался голосу и глянул Сеньковскому в глаза и крикнул: - Иду! вышло, будто звали, а он отвечал.
– Иду!
– еще раз попробовал Виктор. Вышло так же, но уж в дверях.
– Стой, стой - я тоже. Сеньковский держал его за портупею.
– Допить же надо - и пошли!
Вавич отступил шаг. Молодой лакей, подняв высоко брови, входил в двери.
– А где же, что подавал? Умывается, говоришь? А Женя здесь? Нет Жени? Ну, иди.
– Допивай!
– сказал Вавич; он смотрел на картину - девушка в лодке купает голую ногу в воде - смотрел на большой палец.
– Вечером придем как-нибудь, - говорил Сеньковский. Он пил рюмку за рюмкой без закуски.
– Тут есть жидовочка одна.
Женя. Знаешь, с фантазиями девочка. Жидовочек любишь? А?.. Ничего, значит, не понимаешь. Ты... шляпа, шапокляк... Стой! Последнюю.
Вавич не глянул больше в глаза Сеньковского - с картины бросил глаза на дверь и вышел в коридор первым. Заспешил.
Чего серчать?
НАДЕНЬКА на минутку забылась провальным сном и когда открыла глаза комната уж мутилась серым светом. Филиппова тяжелая голова отдавила руку, и ровным дыханием он грел у запястья онемевшую кожу. Наденька терпела, чтоб не разбудить Филиппа. Наденька чуть повернулась, не двинув руку, и почувствовала, что вся не та. Не те руки, ноги не те. Она осторожно потерла ногой об ногу - и охнула вся внутри - другое, все другое, и жуть и радость потекли от ног к груди, к голове, и слезы вышли из глаз и понемногу текли ровным током. И серый свет заискрился в слезах.
И как сладко покоряться и как это вдруг - она обернулась к Филиппу, вот его затылок и мирная шерстка - моя шерстка - и Наденька стряхнула слезы, чтоб лучше видеть шерстку.
– Мой, мой Филинька, - шепнула Надя, говорила "мой", и казалось, что Филипп спит на своей руке, а Наденьке больно отдельно. Надя смотрела на часы, что висели над кроватью, и не видно было, который час. Она закрывала глаза, чтоб потом сразу глянуть, чтоб заметить, как светлеет. Она осторожно погладила Филиппов затылок - Филипп во сне мотнул головой, как от мухи. И вдруг Наденька вспомнила, что надо будет одеваться, и растерянным взглядом искала разбросанное платье. Она запрокинула голову: холодный самовар, и чашки еще не проснулись на столе и чуть щурились блеском. Надя услыхала, как прошлепали по коридору босые ноги и где-то в глубине забрякал умывальник. Надя осторожно стала тянуть руку из-под Филипповой головы.
Филипп замычал и повернулся лицом.
– Чего это?
– сказал он во сне.
Наденька выждала минуту и тихонько встала. Она неслышно одевалась лицом к печке и вдруг оглянулась на скрип кровати. Филипп, поднявшись на локте, глядел на нее любопытными глазами.
Надя вспыхнула.
– Нельзя! Нельзя!
– А он улыбался, сощурясь. Наденька скорчилась на стуле, закрылась юбкой.
– Отвернитесь, сейчас же!
– Застыдилась!
– И Филипп смеялся, с кровати достал до стула и потянул его к себе.
– Что за свинство!
– почти крикнула Надя, толкнула ногой. Филипп отдернул руку.
– Да ну тебя, да ладно, - говорил он, отворачиваясь к стене, - ладно, не слиняешь ведь, краса ты моя ненаглядная. Наденька спешила, вся красная, кололась булавкой.
– Ну что? Уже?
– смешливым голосом спросил из-под одеяла Филипп.
Наденька молчала на стуле.
Филипп глянул. Надя сидела перед столом, она легла на стол головой, подложив руки. Филипп глядел, соображал: "Плачет? В сердцах? Или чтоб не смотреть? Подойти, приголубить - гляди, еще пуще осердится. Или прямо встать да одеваться?" Филипп встал, он одевался, отвернувшись от Нади, и приговаривал резонным голосом: