– А эту конфету съешь дома, - и Варвара Андреевна схватила из вазочки леденец, совала поглубже в карман Виктору.
– Ай, ай! А это что? Шарик, бумажка!

Виктор дернулся, криво улыбнулся. Варвара Андреевна отскочила, легко приплясывала и быстрыми пальчиками разворачивала бумажку.

– Мм!
– замотала она головой.
– От жены, от жены. Виктор хотел схватить бумажку, но Варвара Андреевна прижала бумажку к груди и серьезно глядела на Виктора.

– Она в положении, должно быть?
– вполголоса спросила Варвара Андреевна.

– Да.
– Виктор нахмурился.
– И вообще... дела.

– Какие дела? Не ерунди!
– Варвара Андреевна уже строго глядела на Виктора.
– Какие дела? Говори! Денег нет?

– Да вот, отец у нее. Старик...

– Ну? Конечно, старик. Что ты врешь-то?

– Выгнали, был тюремным, теперь так. Ну и... дела поэтому.

– Дурак! Ерунда, устроим. Это вздор. Иди домой. Или нет: сначала в Соборный. Представься. Виктор стоял.

– Ну? Ах да! На, на!
– и Варвара Андреевна протянула Виктору смятую, как тряпочку, бумажку.

Не выставлять!

– ЧТО ж это такое? Что же в самом деле?
– говорил Виктор на улице. И отряхивал голову так, что ерзала фуражка.
– Черт его знает, черт его один знает. Что же это вышло?
– И Виктор вдруг встал у скамейки и сел. Быстро закурил, отвернулся от прохожих - нога на ногу - и тянул со всей силы из папиросы, скорей, скорей.

"Пойду к Грунечке, все скажу! Она тяжелая, нельзя, нельзя тревожить. И без того беспокойство. Господи! Потом скажу. Или понемногу".

– Ух!
– сказал вслух Виктор и отдулся дымом. И вдруг увидал красный крут от укуса на правой руке. Виктор стал тереть левой ладонью, нажимал. Укус рдел. Виктор тер со страхом, с отчаянием, и легким дымом томление плыло к груди поверх испуга. Виктор выхватил из кармана перчатку, и вывалилась наземь конфета, легла у ноги. Виктор видел ее краем глаза, а сам старательно и плотно натягивал белую замшевую перчатку. Огляделся воровато, поднял конфету. Сунул в карман. На соборе пробило четыре.

– Как бы сделать так, - говорил полушепотом Виктор и поворачивался на скамейке, - сделать, чтоб не было. Времени этого черт его... отгородить его - вот! вот!
– и Виктор ребром ладони отсекал воздух - вот и вот!
– а это долой! И ничего не было.
– И вспомнил укус под перчаткой.

– Ты с кем это воюешь?
– Виктор вскинулся. Он не видел прохожих, что мельтешили мимо. Сеньковский стоял перед скамьей, криво улыбался. Виктор глядел, сжал брови, приоткрыл рот.
– Был? Или идешь? Идем.
– Сеньковский мотнул головой вбок, туда, к Соборному.

Вавич встал. Пошел рядом.

– Ну как?
– Сеньковский скосил глаза на Вавича и улыбался, прищурился.
– Эх, дурак ты будешь, - и Сеньковский с силой обхватил и тряс Вавича за талию, - дурачина будешь, если не сработаешь себе... Только не прохвастай где-нибудь. Ух, беда!
– И Сеньковский сморщился, всю физиономию стянул к носу и тряс, тряс головой мелкой судорогой.
– Ух!

Вавич толкал на ходу прохожих и то поднимал, то хмурил брови. И только, когда Сеньков-ский толкнул стеклянные с медными прутиками двери, тогда только Вавич вдруг вспомнил о лице и сделал серьезный и почтительный вид, степенным шагом пошел по белым ступенькам.

– Да пошли, пошли!
– бежал вперед Сеньковский.

– Да, да!
– вдруг стал Вавич.
– Послать, надо послать. Можно там кого-нибудь?
– Он тяжело дышал и глядел осторожно на Сеньковского.

– Я говорю: идем!
– Сеньковский дернул за рукав, и Виктор вдруг рванул руку назад, отдернул зло.

– Оставь!
– и нахмурился, остервенело лицо.
– И ладно! И черт со всем!
– сказал Виктор, обогнал Сеньковского и первым вошел в дежурную. Барьер был лакированный, и два шикарных портрета царя и царицы так и ударили в глаза со стены.
– Как мне пройти к господину приставу?
– сказал Виктор громко надзирателю за барьером.

Надзиратель вскочил, подбежал.

– Господин Вавич?
– И потом тихо прибавил: - Пристав занимается с арестованным. К помощнику пройдите. Сеньковский здоровался с дежурным через барьер.

– С этим все, - шепотом говорил дежурный Сеньковскому, - с детиной с этим.

– Ну?

– Да молчит, - и тихонько на ухо зашептал, а Сеньковский перегнулся, повис на барьере.

– Только мычит, значит? А не знаешь, пробовал он это, свое-то?

– Вот тогда и замычал.

– Пойдем, пойдем, - оживился Сеньковский, - послушаем. Да не гляди, это парадная тут у нас.
– Он тащил Виктора под руку, и Виктор шел по новым комнатам, потом по длинному коридору.
– Тише!
– и Сеньковский пошел на цыпочках.