Ужель таково мое свойство, такая моя судьба: все, что освою, к чему прикоснусь, – превращать в поверхность?!.

Я не могу уйти от поверхности – земли, и воды, и воздуха, и огня,

и жизнь моего тела – поверхность моей жизни,

и разум – поверхность ума.

Поверхностью – рассуждаю, поверхностью – понимаю, поверхностью – меряю глубину.

Еле живой, выбираюсь на берег.

Меня обступают все те же квадраты, круги, треугольники…

Теперь я в безопасности, теперь я спокоен…

Но волнует меня загадочная глубина и заставляет волноваться поверхность.

В моих руках образ, на котором ничего не видно, никаких черт, -

черный деревянный образ.

Я держу его перед собой и вместе с ним взлетаю по-над дворами, по-над осенними чистыми рощами, по-над земным простором…

Я знаю свои возможности – они имеют свои облики, свой цвет и свои границы, но где границы моей невозможности?!.

И есть ли она?!.

Черный образ.

И безмолвные бездны космоса, где горят, не сгорая, солнца.

На второй год войны не выросло жито в поле, не выросла в поле картошка, но повырастала лоза.

Хотел я с лозы надрать коры, а она – из железа,

хотел я лозу топором посечь, а с нее посыпались железные зерна,

хотел лозу лопатой выкопать, а из-под нее полезла железная картошка.

Кто ж станет есть железные зерна?

Кто ж станет есть железную картошку?

– Война, – говорит мать.

А я пытаюсь сам разгрызть эту картошку, я пытаюсь сам раздробить эти зерна, чтоб самому стать железным, как война, и выкорчевать железную лозу в поле.

Отец распахивает поле.

По борозде, вслед за плугом, толкутся гурьбою куры и долбят дождевых червей.

Их много на пашне. Но среди них выделяются два пребольших червяка, от которых курицы в панике убегают.

Да это не червяки, а белесые скользкие змеи. Они шипят, и жала высовываются из их пастей.

С лопатой в руках бежит к ним Тэкля. Быстрым взмахом она сечет-забивает одну змею, но другая тем временем скрылась куда-то…

– Там, под землею, у них гнездо, – лопатой показывает Тэкля.

А отец уже поворачивает коня с того конца поля в этот

и новою бороздой запахивает там, где вспахал перед этим -

и дождевых червей, и ту змею, что посекла Тэкля, и ту, что спряталась под землей.

– Ты уже прошел, – говорит мне вечер.

– Ты еще не пришел, – говорит мне утро.

Я прохожу и прихожу, и мои следы неотступно тянутся вслед за мной.

Есть ли пропасти между днями, а провалы – между минутами?!.

Когда останавливаюсь – умираю,

когда оживаю – перемещаюсь, и время меня от меня отлучает, и места перемещенья все что-то таят от меня…

Ты снова всходишь, солнце!..

Ты вновь умираешь, месяц!..

Такова судьба человека, таков единственный выход:

самим собой – вопрошать,

самим собой – отвечать,

самим собой связывать концы и начала.

Мой старый отец, выйдя из хаты, смотрит, как деревья цветут…

Мальчишка на улице клянется: не сойти мне с этого места…

Я многое знаю, единого лишь не знаю.

Меня сторожит моя тень.

Смеркается утро, светает вечер.

И наливаются кровью мои следы.

И настает день, когда я беру меч и беру щит…

Теперь я вооружен,

теперь я могу защищаться и нападать,

и люди, что еще вчера толкали меня локтями, сейчас почтительно встречают меня.

Со временем меч врастает в мою правую руку, а щит – в левую, и я ощущаю их как свое тело.