Шрифт:
косовина совсем потемнела,
сквозь скошенную траву проросла молодая…
Он слышать не слышит, как громко ржет на дворе буланый и бьет копытами землю,
и видеть не видит, как сразу два месяца на небо вышли – старый и молодой.
ЛУЖИ
Ширятся нарушенья.
Меняются времена года.
Как дым, по округе ползет тревога.
В лужах млеет вода – а люди не верят воде,
в лужах играет солнце – а люди не верят солнцу,
в лужах плескаются облака – а люди не верят облакам.
Они взирают туда, куда и зайти невозможно, – вдаль.
Там, по дороге, по лужам, от лужи к луже, после дождя бегут вереницею босоногие дети, смеются, ногами трогают небо, радугу, плоты облаков и ничего не боятся.
До того это было, как выпал однажды стеклянный дождь,
до того это было, как повыступали из-под земли ножи и иголки,
до того это было, как мир стал внезапно взрослым.
* * *
Просыпаюсь и засыпаю,
а все неверен мой сон, а все неверно мое пробужденье…
А по улице туда-сюда прохаживается, точно она что-то ищет, женщина:
в плюшевом жакете, в платке ситцевом, с обломком серпа в руках…
Все на нее оглядываются,
все ей удивляются,
все хотят разузнать, кто она,
и все боятся, что и вправду узнают.
СТАРЫЙ ГОРОД
На притихших дворах, у дранки и черепицы, цветет розовая и белая сирень и осветляет своим цветеньем, своим разуменьем город, что погружается в прошлое.
Лохматый татарник толпится возле забора:
каждая лопушина – чаша,
каждая лопушина – голос,
каждая лопушина – ладонь:
думу думает снова и снова общее вече, обсуждает снова и снова зеленое вече цену жизни и цену смерти…
Покинули последние жители свои дома, свои хаты с оконцами и наличниками, и все, что имели, что наживали, что помнилось и что снилось, в переезде позабирали, переселяясь по новым углам…
Да кто-то сюда все равно возвращается неодолимо,
кто-то тут все равно, как когда-то, живет:
то вдруг зазвонит тревожно колокол,
то вдруг по брусчатке копыта зацокают,
то вдруг дитя заплачет,
то вдруг кто-то кого-то покличет, и тот отзовется…
Тут пласт на пласте, на фундаменте фундамент.
Тут свои тайны, своя преемственность, свой лад.
Тут что-то таится, что-то прячется, хоронится что-то от взглядов…
Подходит к старому городу узкоколейка.
Ходят по старому городу вооруженные патрули.
ОТТЕПЕЛЬ
Желтые фонари.
Туман.
Грачиный грай в парке.
И деревья готовы поверить, что больше не будет зимы.
Что-то вдруг стронулось, что-то оттаяло.
И не нужно уж очень стараться,
и не нужно остерегаться,
обстоятельства неожиданно стали благоприятными,
все стало доступней,
все стало проще,
в жизни все получаться стало само собой.
Оттепель – пятое время года. Все, что позабирали времена остальные, она возвращает:
и снова возможна встреча,
и снова возможно счастье,
и снова возможно бессмертье.
Распались оковы, что всех заставляли держаться одних положений, – и начали открываться заново, как сокровища, люди.
Аукают чьи-то голоса.
Трогают чьи-то судьбы.
Оттепель.
Туман.
Желтые фонари.
РАСЩЕЛИНА
Дорога, что прежде меня вела, повернула и стала расщелиной.
Когда внимания на нее не обращаю – ее вроде бы нигде и нет,
когда же перебраться намереваюсь на ту, другую сторону жизни, она расширяется тут же на всю округу.
Я прохожу тридевять земель,
перехожу реки, пустыни, горы,
но суть – в том единственном, том окончательном, том решающем шаге, который позволит мне переступить…
– Прыгай, – советует мне один мой друг, – и, может быть, ты окажешься на той стороне расщелины.